Вадим Полуян - Кровь боярина Кучки (В 2-х книгах)

• Название: Кровь боярина Кучки (В 2-х книгах)
• Автор: Вадим Полуян
• Издательство: АСТ-Пресс
• Жанр: Историческая проза
• Год: 1996

Двенадцатый век. На месте Москвы - Красные села, коими владеет боярин Кучка. Его тайными происками уничтожена семья соперника, новгородского боярина Гюряты. Счастливо спасшийся младенцем Родислав встречает любимую дочь своего смертельного врага. И отныне - куда бы ни забросила его судьбина: в вертеп лесных разбойников или в половецкий плен, в заморские страны или на поле междоусобной брани - все помыслы его о ненаглядной своей возлюбленной...

---

- Твоя воля - хорошая воля! - как к огню, протянул к деньгам руки Озяблый.

В избу вошёл Зуй. Замер у порога. Потом бросился к столу, тараща глаза:

- Куны! Ветхие куны!..[113] А, разорви мою ятрёбу! - отменная добыча! Надобно сметить[114], сколько их тут. Давайте сметим… О, гривна кун! Так давайте скорей делить.

Когда деньги были поделены на четыре части, Зуй возмутился:

- Шишонка не в счёт! Он не участник добычи!

- Это и не добыча, - остановил его Фёдор Дурной. - Пожалованье от молодого боярина, по ошибке пленённого.

Но возбуяние Зуя росло, как пожар в стогу.

- По какой такой ошибке? Что за пожалованье? Нет, лопни моя ятрёба! - делите на троих, и вся недолга.

- Закрой лохалище[115], а то потяпыш дам[116], - пресекал попытки задиры отнять его часть Шишонка Вятчанин.

- Отдай, бздюх[117], чужую добычу! - не отступал Зуй.

- Ах, хайдук![118] Он меня назвал бздюхом! - верещал Шишонка, - А сам как увидит куны, так и юром юрит[119], юлой юлит! Ах ты волкопёс!

- Нишкни, свиная вошь! - ревел задира. - Днём, как пропойца, за печью лежишь, а ночью, как глупый подважник[120], у пьяных мошны холостишь.

- Чего мелешь, хапайла? На меня не хайлай, не бери на горло! - отбрёхивался Шишонка, крепче сжав свою долю.

- Ну, берегись, базыга![121] - бросился на него Зуй. - Ну, старый хрыч, пора тебе спину стричь!

- Успокойся, - велел Дурной.

- Прочь, посконная борода! - замахнулся и на него задира.

Род поднялся из-за стола. Показалось, что раненая голова от такого шума раскалывается по черепкам.

- У-ху-ху-ху-ху! - закричал он филином. - Деньги вы у меня не силой взяли. Сам отдал. Вот и делю на четверых. А твой час, задира-головник, уже пробил, пора выходить на воздух, - В повисшей тишине Род вновь опустился на лавку. - Думал, бродники страшные, а вы дети дурашные.

- Поделом нам, - согласился Шишонка.

Озяблый полез на полати. Зуй, изрыгая ругательства, хлопнул дверью. Устроив Роду постель на голбце, Шишонка вышел вслед за задирой.

- Давно ли из леса? - обратился к Роду Дурной.

- Недавно, - ответил юноша, - а по Букалу уже скучаю.

- Тоска по Букалу мне тоже ведома, - склонил голову бородач. - Кажется, век не видал наставника нашего, все собираюсь проведать, да случая нет. Однако, - поднялся он, - утро вечера мудренее. Добро бы ещё этот бзыря[122] Зуй наш краткий сон не порушил. Всю жизнь - бешеный рыскун!

В избу вошёл Шишонка Вятчанин. На руке его висел чебурак[123].

- А задира все ещё не оправился? - спросил Фёдор Дурной.

- На тот свет отправился, - спокойно сообщил хозяин избы. - Порешил я его.

Дурной подошёл к Вятчанину. Поднялся из-за стола Род. Слез с полатей Фёдор Озяблый.

- Он к матушке моей покойной приобщил хульные слова, - пояснил Шишонка. - Я и не совладал с собой, братья.

- Задира - завзятый матерник[124], - отметил Дурной. - Однако безоплошно надо чебураком владеть, чтобы враз уложить этакого бардадыма[125].

Озяблый согласно наклонил голову. Да, высоко было Шишонке до жердяя Зуя.

Все молча вышли во двор, при свете сального фонаря прошли в дальний угол, где чернел дощатый задец. Там темной кучей на пожухлой траве лежала телесная оболочка задиры с пробитым черепом.

- Не смог совладать с собой, братья, - глухо повторил хозяин избы.

Ему никто не ответил. Споро и все-таки долго копали яму за тыном. Когда вырос могильный холмик, Фёдор Дурной сказал:

- Тебе, Шишонка, надлежит поутру с нами ехать в Азгут-городок. Надо перед Невзором открыться. Боюсь, вирой ты не отделаешься. Атаман любил Зуя.

Вернувшись в избу, Вятчанин сел на чурбак у двери и задумался. Все уже улеглись, а убийца никак не гасил фонарь и, в конце концов, произнёс:

- Человека жизни лишил, а самому помирать неохота.

- Да, нет больше с нами задиры, братья, - откликнулся с полатей Фёдор Озяблый.

- Меня бы тоже не было, кабы Фёдор Дурной не спас, - прозвучал голос Рода с голбца.

Долго длилось молчание, ещё не привычное в избе после смерти задиры, потом Род продолжил:

- Если вы братья друг другу, дозвольте мне повиниться в убийстве Зуя. У меня почтенная причина. Меня атаман поймёт.

- А доказуема ли твоя причина? - засомневался Дурной.

- Сам Зуй доказал, - сел на голбце возбуждённый Род. - Разве сказки[126] двух Фёдоров мало?

Опять долго молчали.

- Как решишь, Озяблый? - спросил Дурной.

- Как вы порешите, я не порушу. Клянусь Сварогом, - отвечал тихий голос с полатей.

- Тогда, - приговорил бородач, - оставайся завтра, Шишонка, в своей избе. Хозяйствуй на становище бродников. Оставляем тебе и сапатого коня с боярской конюшни. Все четверо будем дальше жить, как договорились. А теперь погаси фонарь!

2

Ехали верхами. Под Родом был конь покойного Зуя по кличке Ленко, серый мерин, грива налево с отмётом. Сам по себе он двигался только шагом, а следуя за другими, и мелкой рысцой трусил. Настоящий Ленко.

- А за что тебя, Фёдор, прозвали Дурным? - спросил Род.

Бородач, обернувшись, прищурился.

- За то, что умней других.

Краснолесье перемежалось болотами. Двигались то гуськом по ведомой бродникам нитечке, то раздвигали хвою, а конские ноги путались в корневищах, вылезших из земли клубками окаменевших змей. Лес, совсем не знакомый Роду. Окажись он в этом лесу один, заблудился бы? Нет, устремился бы к цели, как рыба в воде. Едучи промеж бродников, он то и дело взглядывал назад, через плечо замыкавшего цепочку Озяблого. Именно в той стороне, он знал, за лесами, долами, за озёрами, реками ждёт его не дождётся родное Букалово новцо. Да спутники, пусть и великодушные, были начеку. Ночью, когда выходил из Шишонковой избы по нужде, Озяблый молча вышел за ним. И теперь, созерцая спину Дурного, Род вымолвил:

- Не доверяешь мне, старый знакомец? А сам же от смерти спас…

- На всех держи неверку, будешь всегда сверху, - откликнулся бородач.

Род понял, «братья» и друг другу не доверяют. Иначе Фёдор Дурной, пожалуй, мог отпустить его после смерти задиры. Небось опасался Шишонки с Озяблым!

Внезапно выбрались на лесную просеку, на дресвяную дорогу. Едва пересекли её, Дурной с Озяблым остановились.

- Не обессудь, сынок, - сказал бородач, - Придётся сызнова завязать тебе глаза. С тех пор как проклятый Бараксак навёл на наш городок княжеских кметей, атаман велит всем яшникам завязывать глаза. Внедавне богатый боярин Перхурий Душильчевич был привезён с незавязанными глазами, так Невзор отправил его к ядрёной матице. А не то бы живым возвратил за выкуп.

- Я случаем в лесу видел, как ваши братья гонялись за Бараксаком, - припомнил пленник, - Один прозвищем Лухман…

- А, полоротый Васька? - тихо откликнулся Озяблый. - Да разве он кого найдёт?

- Бараксака ждёт месть, - заявил Дурной. - Слишком много наших погибло. У-ух, была рубка! И городок сгорел. Пришлось обустраиваться на ином новце.

Пленник, сидя в седле, ничего не видел. Коня его тянули водком. Он прикрывал руками лицо от колючих ветвей. Значит, вновь двигались чащобой по тайным тропам.

Вот ветви исчезли. Род опустил руки. Фёдор Дурной торжественно объявил:

- Азгут-городок!

Почувствовалось, что Ленко после корневиц и болот ступил на торный путь. Домовито запахло берёзовым дымом. Издали быстро накатывалось многоголосье.

- Наши едут! - прозвучал хриплый голос.

- Своих везут! - отвечал Фёдор Дурной.

Загремели засовы, тягуче заскрипели ворота.

Рода сразу же окружили гомонливые звуки человеческого скопища. Его ссадили с коня, повели куда-то. Вот ступени, скрипучий дощатый пол… Он в большом, полном людьми доме. Это Род понял по духоте, звукам еды и питья, пьяным голосам пирующих.

- Яшник! Яшник! - раздавалось вблизи.

Грубая рука сдёрнула повязку с глаз пленника.

Первым, кого увидел Род, был некрасивый маленький человек с бугристым черепом, клочкастыми волосами. Две тёмные волосяные скобки лежали друг на друге, перекрещиваясь концами, - усы и борода. А в них бесцветной чертой - прямой рот. Над скобкой усов свисал как ударом приплюснутый нос. Лишь глаза глядели приятно, озорно, по-мальчишески. С недоростка спадал накинутый на плечи лёгкий опашень, подпушённый тафтяною пестрядью[127]. Обочь стоял Фёдор Дурной и что-то почтительно объяснял этому, не спускавшему с пленника глаз, человеку, видимо, атаману, и впрямь Невзору, то есть невзрачному. Значит, прозвища не всегда давались лукаво, как умному Дурному.

Род был поставлен на почтительном расстоянии от Невзора, потому не слышал слов Фёдора.

Позади атамана высились двое молодцов, упитанных, как боярские отроки.