Александр Александров - Подлинная жизнь мадемуазель Башкирцевой

• Название: Подлинная жизнь мадемуазель Башкирцевой
• Автор: Александр Александров
• Издательство: Захаров
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2003
• ISBN: 5-8159-0310-8

Мария Константиновна Башкирцева (1860—1884), русская художница, автор всемирно известного «Дневника», написанного ею по-французски и несколько раз выходившего по-русски. (Наиболее полный текст публикуется в «Захарове» летом 2003 года.) Большую часть жизни прожила в Париже, где и умерла в возрасте 24 лет. Несмотря на столь ранюю смерть от чахотки, прожила удивительно полную и яркую жизнь. Была множество раз влюблена, больше всего на свете жаждала славы и поклонения, переписывалась с Эмилем Золя и Ги де Мопассаном, выставляла свои картины в Парижском Салоне и получала награды, общалась с замечательными людьми. Всё это так и не увидело света: дневник в традициях того времени был сильно сокращен наследниками, которые убрали оттуда самые сокровенные и интимные подробности ее жизни и частной жизни ее семьи. Александр Александров восстанавливает всё то, что осталось за кадром: множество лет он изучал жизнь Муси, как называли Башкирцеву ее близкие, и вряд ли кто знает о ней больше, чем он. «Кто такая Мария Башкирцева? Многим это имя ни о чем не говорит, кто-то слышал про рано умершую в 1884 году русскую художницу, жившую в Париже, некоторые читали ее написанный по-французски «Дневник», неоднократно издававшийся в русском переводе в конце XIX — начале XX века и недавно переизданный вновь. ...Какой соблазн изложить законченную человеческую жизнь, наполненную чаяниями и страданиями, душевной и физической болью; жизнь, вызывающую предельное сопереживание в чувствительных душах; и покуда такие души — а их миллионы! — не переведутся на земле, ей, Башкирцевой, будут сочувствовать...»

---

больное непомерное тщеславие, которое отмечали ее современники и которое выливается

на вас буквально с каждой страницы ее тетрадей? Может ли одно тщеславие оставить след

в душах и памяти потомков? В случае с Марией Башкирцевой, наверное, можно сказать, что это была правильно выстроенная судьба, она сама, ее родные, ее изда-тели, наконец, сам Господь Бог, как современные пиарщики, постарались, чтобы перед нами случилась

законченная, наполненная чаяниями и страданиями, душевной и физиче-ской болью,

человеческая жизнь, вызывающая предельное сочувствие в чувствительных душах и

покуда такие не переведутся на земле, всегда будущая такое сочувствие вызывать.

Почему одним Башкирцева нравится, а другим - нет? Одни восторгаются ею, а дру-гие

также резко не принимают? Есть тут какая-то загадка.

В юности я бредил стихами Велимира Хлебникова; судьба оборванного нищего гения,

носившего свои стихи и цифровые выкладки событий мировой истории в рваной

наволочке, волновала юношеское сознание. Человек, пытавшийся изменить язык, изо-

брести совершенно новый, называвший себя Председателем Земшара и уж, конечно, счи-

тавший себя гением, чувствовал свою близость с Башкирцевой. Именно в его письме я

впервые случайно наткнулся на имя Марии Башкирцевой, к тому времени совершенно

забытой в нашей стране. В 1915 году он жил в родной Астрахани и, по словам очевидцев, работал над биографией Пушкина и “Дневником” Марии Башкирцевой. Он писал М.В.

Матюшину “Изучаю еще “Дневник Марии Башкирцевой”. Он дает ключи к пониманию

снов”.

Какие ключи, и каких снов, Хлебников не объяснил. Если исходить из того, что наша

жизнь - это сон, и неизвестно еще чей, то интимные дневники - безусловно, ключи к

пониманию снов. Теперь, найдя эти строки Хлебникова в книге, я почему-то вспомнил

китайского философа Чжуан Чжоу, жившего более двух тысяч лет назад. “Однажды Чжу-

ан Чжоу приснилось, что он бабочка, счастливая бабочка, которая радуется, что достигла

исполнения желаний, и которая не знает, что она Чжуан Чжоу. Внезапно он проснулся и

тогда с испугом увидел, что он Чжуан Чжоу. Неизвестно, Чжуан Чжоу снилось, что он ба-

бочка, или же бабочке снилось, что она Чжуан Чжоу. А ведь между Чжуан Чжоу и бабоч-

кой, несомненно, существует различие. Это называется превращением вещей”.

И вот тут в силу вступает второй фактор, вторая причина, почему я все-таки взялся

написать эту книгу. Наверное, все в этой жизни предопределено. Может быть, еще в юно-

сти, когда я бредил Хлебниковым, мне приснилось, что я, как и он, работаю над биогра-

фией Пушкина и “Дневником” Башкирцевой. И вот в своей жизни, или во сне, кто знает, я

дожил до начала того самого сна, приснившегося мне в юности и ставшего теперь реаль-

ностью. В самом конце того же века, что и Хлебников в начале, я работаю над биографи-

ей Пушкина и пишу книгу о Марии Башкирцевой. А ведь между мной и Хлебниковым,

безусловно, существует различие, как между бабочкой и Чжуан Чжоу, но, видимо, это и

называется превращением вещей. А может быть, друзья мои, это случайное совпадение?

Или одна из математических выкладок сумасшедшего Велимира, которыми он объяснял

ход мировой истории? Просто ход мировой истории, возвращение к одному и тому же

сюжету, вечная спираль? Так или иначе, в этой перекличке что-то заложено, и мудрец

должен следовать предначертанным путем.

Первое, что ясно как Божий день: если дневник никаких сведений о частной жизни почти

не дает, то, во всяком случае, он что-то скрывает. Хлебникова волновала ее духов-ная

жизнь, меня волнует частная. Чтобы знать о духовной - читайте дневник. С моей точ-ки

зрения, духовная жизнь - ложь. Зачастую осознанная, порой неосознанная. Во всяком

случае, когда ее пытаются перевести в словесный ряд. Помните у поэта, “мысль изречен-

ная есть ложь”? Но то, что она ложь, совсем не означает, что ее надо отбросить. Просто ее

надо соотнести с частной жизнью, точно выверить это соотношение, тогда получится бо-

лее или менее реальная картина. А чтобы узнать о частной жизни, надо этот дневник, эту

песню сердца, расшифровать, подобрать к нему ключи. Тем более что родственники и

публикаторы дневников сделали все, чтобы правду от нас скрыть.

Ее духовная жизнь мне ясна, она проста как табуретка, главное орудие в руках Ма-рии

Башкирцевой - восклицательный знак, она восторженна как институтка. Меня не при-

водит в волнение даже самая известная ее мысль, которую в начале XX века печатали на

открытых письмах с ее портретом: “Искусство возвышает душу даже самых скромных из

своих служителей, так что всякий имеет в себе нечто особенное сравнительно с людьми, не принадлежащими к этому высокому братству”. Себя она скромным служителем не счи-

тала, хотя порой и сомневалась в своем таланте. Вероятно, меня просто перестало волно-

вать все, что принадлежит к сфере юношеского сознания и к теме исключительности и

избранности художника. Знаменитая, тысячу раз процитированная мысль А.С. Пушкина

из письма к князю П.А. Вяземскому меня тоже не волнует: “Толпа жадно читает исповеди, записки etc., потому что из подлости своей радуется унижению высокого, слабостям мо-

гущего. При открытии всякой мерзости она в восхищении. Он мал, как мы, он мерзок, как

мы! Врете, подлецы: он и мал и мерзок - не так, как вы - иначе”. Да не иначе, также, вот в

чем дело. В частной жизни нет никакой особенной загадки художника, если дело не каса-

ется клинических проявлений душевных болезней, часто поражающих творческие натуры.

Сам же Александр Сергеевич Пушкин писал:

- Пока не требует поэта

К священной жертве Аполлон,

В заботах суетного света

Он малодушно погружен;

Молчит его святая лира;

Душа вкушает хладный сон,

И меж детей ничтожных мира,

Быть может, всех ничтожней он.

Хлебников писал в “Свояси”:

“Заклинаю художников будущего вести точные дневники своего духа: смотреть на себя как

на небо и вести точные записи восхода и захода звезд своего духа. В этой области у

человечества есть лишь дневник Марии Башкирцевой - и больше ничего. Эта духовная

нищета знаний о небе внутреннем - самая яркая черная Фраунгоферова черта современно-

го человечества”

Мысль безумного Велимира чрезмерно затемнена. Сознание юношеское зачастую склонно

к шизофрении. Что это за черная Фраунгоферова черта современного человечест-ва, точно

не удается выяснить ни с одним словарем. Известно только, что Иосиф Фраун-гофер -

знаменитый оптик 19 столетия, которому был поставлен даже памятник в Мюн-хене.

Скорее всего, это Фраунгоферова линия, которая дает подробный рисунок солнечно-го

спектра и указывает на пользование этими линиями при определении показателей пре-

ломления оптических средин. Значит, это просто красивый, как Велимиру кажется, поэти-

ческий образ!

Что же открывает нам дневник Марии Башкирцевой и что скрывает он от нас?

Хлебников был не одинок в своем восхищении ею. Марина Цветаева примерно в ту же

пору, по воспоминаниям ее сестры, Анастасии Ивановны, боготворила Башкирцеву.

“В ту весну мы встретили в гостях художника Леви, и эта встреча нас взволновала: он знал

- говорил с ней, в Париже - Марию Башкирцеву! Как мы расспрашивали его! Как жадно

слушали его рассказ! (Заметьте, те же восклицательные знаки, что и у Башкирце-вой, только теперь уже у Анастасии Ивановны, дамы преклонных лет. Впрочем, обе сест-ры

Цветаевы были восторженны как институтки - авт.) Вот что я помню, кроме (кажется, иронического) упоминания о ее неудачной переписке с Гюи де Мопассаном: “Мария Баш-

кирцева, несомненно, страдала слуховыми галлюцинациями. Помню такой случай: мы

сидели, беседовали. Внезапно Мария настораживается, теряет нить беседы (прислушива-

ется): звонок! Мы уверяем ее, что никакого звонка не было. Спорит, уверена в обратном.

Так бывало не раз. Спала на очень узкой железной кровати в своей мастерской. Знала гре-

ческий. Читала в подлиннике Платона. Была очень красива”.

Леви, уже пожилой, скорее полный, чем худой, русый, с небольшой остроконечной

бородкой, казался нам почти дорог, отражая свет виденной им Башкирцевой. Мы уходили

домой, будто рукой ее коснувшись, не сразу вошли в свою жизнь.

Сказала ли я, что Марина стала переписываться с матерью Марии, что та прислала

Марине несколько фотографий дочери? От нее Марина узнала, что дневников Марии бы-