Сергей Лишаев - Эстетика Другого

• Название: Эстетика Другого
• Автор: Сергей Лишаев
• Жанр: Философия

В монографии ставится ряд существенных для философской эстетики вопросов. Что мы чувствуем, когда чувствуем что-то особенное, Другое? Что происходит с нами в момент, когда мы как-то по-особому расположены? Что это за расположения? Если расположения отличны друг от друга, то чем? И, наконец, каковы онтологические предпосылки, делающие такие расположения возможными? Соглашаясь с тем, что нынешняя эстетика оторвалась от жизни, автор видит выход в создании эстетики как ветви онтологии, как аналитики чувственных данностей, субъективные и объективные моменты которых не изначальны, а обнаруживаются в стадии рефлексии над эстетической ситуацией. «Эстетику Другого» можно определить как попытку дать развернутый ответ на эти непростые вопросы. В книге разрабатывается концептуальный аппарат феноменологии эстетических расположений и дается аналитическое описание феноменов, которые еще не получили углубленной философско-эстетической проработки; среди них: «ветхое», «юное», «мимолетное», «затерянное», «маленькое», «ужасное», «страшное», «тоскливое», «скучное», «безобразное» и др.

Книга предназначена для всех, интересующихся проблемами эстетики, онтологии, философской антропологии.

---

С другой стороны, утверждая равнозначность для онтологической эстетики утверждающих и отвергающих расположений, мы стремились к тому, чтобы противопоставить эту позицию позиции Хайдеггера, который явно отдавал приоритет в способности исходного размыкания Dasein отвергающим расположениям. Мы же хотели показать, что как «утверждающие», так и «отвергающие» эстетические расположения в равной мере онтологически значительны, но при своей равной значительности они оправданно вызывают по отношению к себе прямо противоположные экзистенциальные оценки.

Эта экзистенциально-этическая «разница» в оценивании эстетических расположений не означает, однако, что эстетика отвержения не заслуживает внимания со стороны философа. Мы страдаем не только по причинам «физическим» (голод, холод, нехватка еды и питья, болезни и т. п.), не только от социальной и моральной несправедливости, которой подвергаемся и которой сами подвергаем других, но и по причинам эстетическим: нас удручает, отталкивает безобразное, уродливое, запустевающее; время от времени нас охватывает страх, ужас или тоска... Эти экзистенциально-эстетические муки в ситуации, когда отсутствует их катарсическое просветление, сами по себе выражают опыт онтологической неполноты, несовершенства человека и того способа, каким он присутствует в мире. Вместе с тем, эстетическое страдание, если брать его не само по себе, а в контексте жизни как целого, может иметь (косвенно) и утверждающий онтологический смысл в качестве отправной точки для углубления человека в собственную самость. Встреча с Другим, даже с Другим-Небытием, с Другим-Ничто, создает предпосылки выхода человека за узкие рамки обыденной жизни, где он живет не сам по себе, а «как все», «как люди».

Примечания

1

Это "запаздывание" особенно характерно для отечественной философско-эстетической традиции, на которой не могло не сказаться (если брать общее ее состояние, а не отдельные работы) идеологическое давление государства на культуру в целом и на философию в частности. Это давление приводило к консервации представлений о предмете и категориях эстетики в границах тех принципов, которые были сформированы еще немецкой классической философией, а ближайшим образом Кантом, Шиллером, Шеллингом и Гегелем. Советская "марксистская эстетика" (сам Маркс, как известно, не оставил никаких собственно эстетических сочинений) не могла быть ничем иным как модификацией (с "диалектико-материалистических позиций") эстетических представлений европейской философии 18-го – первой половины 19 века. С этих позиций эстетика должна быть наукой; она должна стремиться к идеалу объективного научного знания и иметь систематическую форму. И в самом деле, если не допускается (по идеологическим соображениям) свободный, идеологически непредубежденный взгляд на предмет и задачи эстетики, то остается только так или иначе классифицировать и систематизировать (диалектически) уже имеющиеся в наличии эстетические категории и добавлять к "старым" "новые". В этой традиции считалось само собой разумеющимся, что эстетика непременно должна быть "систематичной" и "научной", что эстетическое - это отношение субъекта и объекта (гносеологическое, онтологическое или аксиологическое), что эстетическое неотрывно от практики, труда, потребностей и т. д. и т. п. Разрыв между академической, профессорской эстетикой и живым эстетическим опытом новых поколений, находившим свое выражение в искусстве, в России оказался особенно глубоким.

В свое время возникновение эстетики дало мощный толчок развитию философской мысли (вспомним о значении кантовской "Критики способности суждения" для развития немецкой классической философии). Сегодня эстетика стоит перед дилеммой: или она станет творческой, отвечающей на вопросы нашего времени, или она перестанет существовать как направление философской мысли, как факт культурной жизни.

2

С анализом эстетической деятельности (в том числе – деятельности художественно-эстетической) с позиций эстетики Другого читатель может познакомиться в специально посвященной этим вопросам работе (см.: Лишаев С. А. Эстетика Другого: эстетическое расположение и деятельность. Самара: Самарская гуманитарная академия, 2003).

3

Рильке Р. М. Новые стихотворения. М., Наука, 1977. С. 271.

4

У В. Даля читаем: "Диво ср. чудо, невидаль, диковина... <...> Дивный <...> чудный, чудесный, изумительный, удивительный, редкостный; прекрасный, превосходный...  <...>  Дивиться чему, удивляться, чудиться, даться диву" (Даль В. И. Толковый словарь живого великорусского языка: В 4 т. СПб.: ТОО "Диамант", 1996. Т. 1. С. 435).

5

Введя эстетическое как особый способ человеческого бытия через понятие "Бытие", мы тем самым уже допустили возможность включить в область эстетики чувственное переживание того, что можно назвать "Небытием". Собственно о Небытии как квазипредметности эстетического опыта Другого речь у нас пойдет ниже. Здесь же мы хотим указать на то обстоятельство, что определение эстетики как феноменологии эстетического опыта (эстетического опыта Другого) как опыта Бытия (без упоминания Небытия) вполне законно, поскольку введение Бытия как предмета эстетики имплицитно уже предполагает возможность рассматривать в качестве предмета эстетики также и Небытие как негативный модус Другого. (Правда, это только возможность, которая эмпирически реализуется далеко не в каждом опыте осмысления эстетических феноменов.) Если уж говорить о данности Другого в чувственном восприятии, вполне законно начать разговор о Другом с Бытия. Опыт Небытия возможен только потому, что возможен опыт Бытия; если нет Бытия, то нет и Небытия. Небытие есть (присутствует), если есть Бытие; положительное Ничто (Бытие) всегда опережает для нас как сущих отрицательное Ничто (Небытие). Было бы не вполне корректно вводить эстетическое как особую сферу человеческого опыта через Другое как Небытие. Мы поступим правильнее, если введем эстетическое через Другое как Бытие. Важно, однако, не останавливаться на Другом как Бытии и иметь в виду те формы эстетического опыта, которые выходят за границы эстетики Бытия ("ужасное", "страшное", "безобразное", "тоскливое").

6

Обращаясь к понятию Dasein, введенному М. Хайдеггером в рамках "фундаментальной онтологии", мы используем его в переводе В. В. Бибихина, который предложил в качестве русскоязычного эквивалента Dasein ввести в философскую речь слово "присутствие". Однако для того, чтобы специфический смысл слова "присутствие" (Dasein) не сливался с неизбежно возникающим в русском тексте его нетерминологическим использованием, мы во всех тех случаях, когда речь идет о Dasein, будем писать "присутствие" с заглавной буквы (то есть как "Присутствие").

Несмотря на критику со стороны специалистов перевода Dasein через «Присутствие», мы полагаем, что его употребление на месте Dasein в русскоязычных текстах предпочтительнее, чем перенесение немецкого слова в русский текст без перевода. Признавая, что этот перевод не идеален, мы тем не менее считаем, что в данном случае лучше несовершенный пере–вод смысла понятия, чем отказ от перевода. Дело в том, что употребление в русском тексте немецкого Dasein отсылает нас к Хайдеггеру, а русское "Присутствие" к самой сути дела, которую имел в виду немецкий философ, тем самым перевод располагает не к тому, чтобы правильно понимать  то, как понимал Dasein Хайдеггер (задача историка философии, «специалиста по Хайдеггеру»), а к тому, чтобы мыслить с помощью этого термина само Присутствие как то, о чем мыслил Хайдеггер. Слово "Присутствие" располагает к такой "непочтительной" (но на философское творчество ориентированной) рецепции Dasein в русскоязычном философском сообществе. Здесь мы присоединяемся к тому, что пишет по поводу перевода Dasein В. А. Конев: "...Вводя термин Dasein в русский текст, мы сразу лишаем саму философию Хайдеггера возможности укоренения в российском сознании и российской культуре. Dasein делает эту философию чем–то другим для нас, мы сразу знаем – это Мартин Хайдеггер, создатель особой экзистенциальной философии... Поэтому, если мы хотим, чтобы самая значимая философия ХХ века вошла в нашу культуру, а не просто стала достоянием профессионалов, необходимо для ее основного понятия найти не просто точный перевод, но такой эквивалент в русском языке, который мог бы "потянуть" за собой большой шлейф ассоциаций. С этой точки зрения... перевод Dasein... как "присутствие" удовлетворяет этим требованиям" (Конев В. А. Критика способности быть (Семинары по "Бытию и времени" Мартина Хайдеггера). Самара: Изд–во "Самарский университет", 2000. С. 17–18).