Сергей Лишаев - Эстетика Другого

• Название: Эстетика Другого
• Автор: Сергей Лишаев
• Жанр: Философия

В монографии ставится ряд существенных для философской эстетики вопросов. Что мы чувствуем, когда чувствуем что-то особенное, Другое? Что происходит с нами в момент, когда мы как-то по-особому расположены? Что это за расположения? Если расположения отличны друг от друга, то чем? И, наконец, каковы онтологические предпосылки, делающие такие расположения возможными? Соглашаясь с тем, что нынешняя эстетика оторвалась от жизни, автор видит выход в создании эстетики как ветви онтологии, как аналитики чувственных данностей, субъективные и объективные моменты которых не изначальны, а обнаруживаются в стадии рефлексии над эстетической ситуацией. «Эстетику Другого» можно определить как попытку дать развернутый ответ на эти непростые вопросы. В книге разрабатывается концептуальный аппарат феноменологии эстетических расположений и дается аналитическое описание феноменов, которые еще не получили углубленной философско-эстетической проработки; среди них: «ветхое», «юное», «мимолетное», «затерянное», «маленькое», «ужасное», «страшное», «тоскливое», «скучное», «безобразное» и др.

Книга предназначена для всех, интересующихся проблемами эстетики, онтологии, философской антропологии.

---

16

Звездное небо как объект физического наблюдения обладает определенными качественными и количественными характеристиками, которые стабильны и в масштабах человеческой жизни практически (для нашего эмпирического наблюдения) неизменны: то, что мы видим на небе сегодня, мы увидим и завтра, то, что видишь на нем ты, увидит и другой. Зато эстетическое восприятие неба как чего–то возвышенного не есть постоянное "качество" неба: сегодня я чувствую необыкновенный подъем, созерцая звездное небо, а завтра я могу смотреть на небо вполне равнодушно, и это будет уже другое, эстетически «мертвое» небо. Аналогичным образом следует различать, например, текст литературного произведения от него же как художественного про–из–ведения, которое событийно свершается. Свойства текста, претендующего на то, чтобы быть художественным, – константны (вариативна – в связи с разнообразием историко–культурных и экзистенциальных контекстов – лишь интерпретация текста, но последняя изначально предположена как способ существования текста), а вот художественность литературного произведения  – неналична, она событийно мерцает (подробнее об этом см.: Лишаев С. А. Эстетика Другого: эстетическое расположение и деятельность. Самара, 2003. С. 244–263).

17

Другое, взятое само по себе, по ту сторону чувственно воспринимаемой предметности, сопровождающей его опытную данность человеку, может быть определено только апофатически, как "ни–что". Только соединившись с какой–либо предметностью, с "чем–то", Другое обретает форму "возвышенного", "прекрасного", "ветхого", "мимолетного", "тоскливого"… и эстетически открывает себя.

18

Если в одном сущем чего–то больше или меньше, чем в другом (ума, силы, красноты, величины и т. д.), то возникает соблазн приписать (по аналогии) сущему также и такие "растяжимые" эстетические свойства как «красота», «старость», «молодость», «уютность» и т. д. самим вещам в качестве их объективных характеристик, то есть мыслить эстетические свойства вещи как объективно ей присущие и поддающиеся точному описанию параметры строения, формы, окраски, etc.  Конечные, всегда условные вещи нашего эмпирического опыта провоцируют на то, чтобы растяжимая, условная "красота" вещей мыслилась аналогично их "красноте", физической величине, силе и т. п. К этому подталкивает и то обстоятельство, что восприятие красоты или старости (древности) неотделимо от созерцания вполне определенных характеристик их внешнего вида. То, что старые (древние) вещи обладают некоторыми объективно фиксируемыми физическими проявлениями собственного возраста и доступны объективному описанию, еще не дает нам права утверждать, что эстетически воспринятая старость (древность) есть некое объективное свойство вещи. Физическая старость и эстетическая старость – при всем внешнем сходстве – вещи весьма далекие друг от друга.

19

Так же, как "не находится у нас под рукой" наша способность понимать мир, верить в Бога или осуществлять этический контроль над своим поведением (феномен совести). Это те способы человеческого бытия, на основе которых могут развиться некоторые специфические, "приобретенные трудом" эмпирические способности, которые всегда "под рукой". Способы человеческого бытия в мире есть его трансцендентальные способности, "вещи в себе", действующие в человеке и иногда ему себя открывающие в виде особых феноменов: голоса Божия, мистического видения, мук совести, видения Красоты,  поэтического вдохновения... Мы можем их описывать, анализировать, интерпретировать только постфактум, а потому здесь в принципе невозможен научный эксперимент, то есть рационально контролируемый опыт, опыт, параметры которого заданы наперед. В центре внимания философской эстетики находится эстетический способ бытия человека. Так понятый предмет философско–эстетической рефлексии конституируется философией лишь вторичным образом на основе данности эстетического в эстетических феноменах.

20

То, что мы называли эстетическим событием с внешним референтом в противоположность автореферентному эстетическому событию, можно терминологически выразить и как противоположность экзо– и эндогенной эстетической ситуации.

21

В термине "расположение"  «свернуты» важные для нас смысловые коннотации: во–первых, он указывает на кого–то (или на что–то), кто расположился на "чем–то", во–вторых, этот термин имплицитно содержит возможность трактовать то, на чем расположилось расположившееся, и как некую единичную вещь, и как ряд вещей (отряд может расположиться на ночлег на одном, на двух или, скажем, на трех холмах).

22

Заметим также, что не следует отождествлять созерцательное расположение человека и акт эстетического созерцания (например, ветхого тела, прекрасного тела) как событие. Кроме того, эстетическое созерцание отнюдь еще не исчерпывает возможных форм отношения человека к эстетической предметности. Некоторые из "отвергающих" эстетических расположений вовсе не предполагают созерцания предмета (предметно–пространственной среды), но не перестают быть эстетическими расположениями. В этой связи хотелось бы возразить тем философам, для которых эстетическое тождественно созерцательной точке зрения на вещь. Например, у А. Банфи читаем: "Если в созерцании эстетическая точка зрения является центральной, а все остальные разновидности опыта ее подкрепляют, то могут быть и другие быстротечные мгновения, когда наш непосредственный опыт неожиданно переходит в созерцание. В этих случаях эстетическое не играет ведущей роли, а внезапно оказывается в ряду иных ценностей, которые оно лишь на мгновение подчиняет себе и придает им определенную окраску" (Банфи А. Философия искусства. М.: Искусство, 1989. С. 355). Проводимое Банфи противопоставление эстетического иным формам человеческого опыта показывает, что для него созерцание полностью "покрывает" собой всю область эстетического, так что неэстетическое, "жизненное" есть одновременно и несозерцательное, практическое отношение человека к миру. В этом пункте его позиция совпадает с позицией классической эстетики, которая была преимущественно эстетикой чувственного созерцания "чтойностей", а не эстетикой становления, не эстетикой "вовлеченности" и "событийности".

23

О спонтанном рождении эстетических ситуаций писал в свое время тот же А. Банфи: "Мы окружены множеством потенциальных возможностей для проявления эстетической интуиции, она всегда у нас начеку, потому что любой жизненный опыт может перерасти в эстетический. Возьмем в качестве иллюстрации любые обстоятельства из тех, которые обычно приводят к возникновению эстетического момента. Пусть это будет, например, восхождение в горы. В этом случае наш опыт слагается преимущественно из жизненных ценностей: широты горизонта, глубокого дыхания, здоровых усилий, столь приятно ощущаемых организмом, взгляда на местность с высоты, отчего меняются реальные пропорции и возрастает радостное чувство жизни. Эстетическая точка зрения вклинивается в эти ощущения лишь время от времени, и тогда в зависимости от нее меняется взгляд на вещи, отодвигая другие ценности на задний план. На мгновение я перестаю ощущать себя человеком, который трудится, карабкается, живет, наконец, и превращаюсь в чистого созерцателя, который мечтательно взирает на открывающуюся перед ним панораму. Стоит мне заметить на горизонте облачко или почувствовать порыв ветра, как равновесие созерцательного состояния нарушается и я снова оказываюсь захваченным жизненными переживаниями" (Банфи А. Указ. соч. С. 355).

24

Аналитику художественно–эстетических расположений см. в книге: Лишаев С. А. Эстетика Другого: эстетическое расположение и деятельность. Самара, 2003.

25

В данном случае мы пытаемся обратить внимание на то обстоятельство, что революция в способе бытия вещи на ее переходе от явления к феномену по самой его сути не может быть детерминирована сущим, если мыслить феномен как то, что "само–себя–по–себе–кажет" (См.: Хайдеггер М. Бытие и время. М.: Ad Marginem, 1997. С. 31). Эта невозможность детерминации феноменальной метаморфозы сущего в границах эстетического события касается не только сущего, оказавшегося в "поле зрения" Присутствия, но и самого Присутствия. Присутствие (Dasein), по Хайдеггеру, есть особенное сущее, понимающее в своем бытии, и как особого рода сущее (отличное от Бытия), Присутствие не властно  осуществлять эстетические события, то есть не может по своей воле делать вещи "эстетическими", "феноменальными" вещами, "человеко–вещами". Превращение явления в феномен, сущего в присутствиеразмерную вещь происходит силой Другого, а сущее может лишь способствовать этому. Вещь становится эстетически притягательной, притягивающей к себе, когда в ней, говорили мы, "чувствуется" Другое, но это Другое, если оно действительно Другое (не сущее), не может вкладываться в вещь, в сущее эмпирическим субъектом, так же как оно не может быть "выделено", находящимся в поле зрения человека неприсутствиеразмерным сущим. Вещь становится феноменальной (присутствиеразмерной) – и это надо подчеркнуть особо – не только на уровне эстетики безусловного, но и на уровне эстетики условного, когда Другое в вещи хотя и обнаруживается через нее и присутствует как что–то особенное в ней, чувствуется, но при этом дано несобственно, не как Другое (Иное сущему). Тут, в границах относительной эстетики, вещь видится как более или менее "другая", но эта ее эстетическая "другость", «особость» по сравнению с чувственной (то есть эстетической в широчайшем смысле этого слова) данностью этой же вещи, по сравнению с данностью других ("неэстетически сущих") вещей, как раз и указывает на ее выделенность присутствием Другого. В рамках эстетики условного (в пределах таких расположений, как "красивое", "большое", "старое" и т. п.) Другое кажет себя "несобственно", но все–таки кажет, отделяя эстетически звучащую для нас вещь от вещи эстетически беззвучной.