Ирина Кнорринг - Золотые миры.Избранное

• Название: Золотые миры.Избранное
• Автор: Ирина Кнорринг
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2014
• ISBN: 5-86020-054-14

---

18/ II, 1925

Собаки

1. Чарли

Придёт и станет у дверей,
Мохнатой лапою скребётся,
И шерстью рыжею своей
Блестит под африканским солнцем.

А взгляд, как будто полный слёз,
Печально-жалобный и горький.
Он самый старый, верный пёс
Сфаятской удалой пятёрки.

Теперь он стар, теперь он худ,
Но любит суету и драки,
Когда, подняв хвосты, бегут
Вдали арабские собаки.

Как изувеченный герой,
Шатается с подбитой мордой,
Но гордо держит хвост трубой
И лает хрипло, зло и гордо.

Когда же к ужину звонят —
Он тихо жмётся под ногами,
И долго смотрит на меня
Такими грустными глазами.

2. Ятька

Большой и чёрный. Рыжий взгляд,
Всегда ленивый и спокойный.
И имя громкого «Сфаят»
Совсем он даже недостоин.

Всегда хромает, хвост трубой,
И с мутным блеском белых пятен,
Он — недоделанный герой —
Глупее всех собак в Сфаяте.

3. Рында

Она — морячка с первых дней
И внучка дуровской собаки.
Резва и шаловлива, с ней
Всегда готов возиться всякий.

Идём гулять. Она бежит,
За камнем, брошенным, несётся,
Пригнётся, нюхает, дрожит,
И в гладкой шерсти блещет солнце.

Пока идём мы не спеша,
Едва передвигая ноги,
Она успеет обежать
Раз двадцать белые дороги.

На стройных, молодых ногах
Летит легко, красиво, гибко,
И на больших её зубах
Скользит ехидная улыбка.

Летит, как ветер, всех быстрей,
Так, чтоб другие не поспели,
И сколько жизни бьётся в ней,
В её живом и нервном теле!..

4. Бибка

Труслив, послушен и умён.
Прикрикнешь — и с хвостом поджатым
Ползёт, к земле пригнувшись, он
И жжёт подобострастным взглядом.

В его глазах — беззвучность слов,
Как будто жалобы и стоны…
Один из всех сфаятских псов
Он знает одного патрона.

Ему он предан всей душой,
Собачьей, маленькой, но верной,
И если раз пройдёт за мной —
И то с опаскою безмерной.

Он сладко ест и сладко спит,
Ему тарелку содой моют.
Он баловень и сибарит,
Привыкший к ласке и покою.

Он любит сахар, шоколад,
С изюмном сладкие ватрушки,
Он любит, как аристократ,
Лежать на мяконькой подушке.

Лишь на прогулке резв и прост,
Шумит, гоняет коз арабских…
А крикнешь — снова книзу хвост,
И взгляд приниженный и рабский.

5. Бимс

Занятный, маленький щенок,
Неповоротливый, культяпый,
Мохнатый, чёрненький комок
И только рыженькие лапы.

Мне утром скучно без него.
Зову, и он идёт без страха.
Я на диван кладу его,
Даю ему блестящий сахар.

Он так смешно его грызёт,
Что даже хочется смеяться,
Вертит хвостом, чего-то ждёт
И долго лижет, лижет пальцы.

Я иногда играю с ним
С какой-то нежностью унылой.
Мы с ним подолгу говорим:
«Что, Бимсик, скучно? Грустно, милый?»

И рада я насмешкам дня,
И другу маленькому рада.
А он всё смотрит на меня
Обиженным и робким взглядом.

Потом спрыгнёт. На дверь глядит,
Скулит несмело и беззвучно.
— Ну, что же, маленький, иди…
Тебе и то со мною скучно…

19/ II, 1925

«Я пальцы себе исколола…»

Я пальцы себе исколола
Неистовым жалом иглы.
Растаял мой день невесёлый
В таинственном шорохе мглы.

Шумят и качаются сосны,
Как будто сейчас упадут…
О, призрак, жестокий, несносный,
Бессмысленный призрак — ты тут…

Я низко склонялась над бязью,
Над тонким, извилистым швом
А мысли мучительной вязью
Меня оплетали кругом

И ветер, и вещи, и люди
Смеялись, жестоко дразня:
«Не будет, не будет, не будет
Большого и яркого дня!»

26/ II, 1925

Мысли вслух(«Ахматова сказала раз…»)

Ахматова сказала раз:
«Мир больше не чудесен!»
Уже теперь никто из нас
Не станет слушать песен.
И день настал, и пробил час,
И мир покрыла плесень.

И Гиппиус в статье своей
С тоской твердит в газете,
Что все поэты наших дней —
Сплошь — бездарь или дети,
Что больше нет больших людей,
Нет красоты на свете…

Скребутся мыши. Ночь молчит,
Плывёт в тоске бессвязной.
Несмелый огонёк свечи
В углу дрожит неясно…
О, злое сердце, не стучи:
Жизнь больше не прекрасна!

27/ II, 1925

«Зябко кутаясь в ночной рубашке…»

Зябко кутаясь в ночной рубашке,
Я лежу под мокрою стеной.
Временами стон, глухой и тяжкий,
Борется с ленивой тишиной.

Тонким холодом упал, на шею
С голубой эмалью образок.
Я о счастье думать не умею
В этот час бессмысленных тревог.

И, сжимая тонкую цепочку,
Ёжась на холодной простыне,
Я, как звуки, подбираю строчки
В призрачном, неясном полусне.

27/ II, 1925

«Как японский флаг…»

Как японский флаг —
Огненный закат.
Как волшебный маг —
Солнечный Сфаят.

Проникает взгляд
За вуаль ресниц.
Искрится Сфаят
Блеском черепиц.

Всё темнее даль
Пьяного огня.
Больше мне не жаль
Прожитого дня.

Жизнь пойдёт не та!
Даль смеётся мне!
Солнцем залита —
Я стою в окне.

27/ II, 1925

НАТАШЕ П. (Пашковской). «Зимние сумерки серым пятном…»

Зимние сумерки серым пятном
Смотрят в окно столовой.
Бьётся метель. Мы опять вдвоём
В мире родном и новом.

Я говорю о своей судьбе,
Яркой, тревожной и странной.
Хочешь — я расскажу тебе
Бред о далёких странах?

Видишь ту сказку — в комнате той?
Там — уголок Китая.
Веер тот я привезла с собой
В память о знойном Шанхае.

Падают мерно стрелы ресниц,
Губы смеются лукаво…
Видишь — те чучела пёстрых птиц —
Гости с солнечной Явы.

Эта тетрадка. В ней рифмы звон,
Белые строки Памира.
Этот сонет — он возник, как сон,
Лунною ночью в Каире.

Здесь о далёком глухая печаль,
Медленные аккорды.
Здесь — молчаливая, снежная даль,
Чары холодного фьорда.

Дальше — баллады узорный свод,
Песнь о тропических странах…
Этот ковёр? — я купила его
В белых стенах Керуана.

Хочешь — возьми мой толстый альбом,
Сколько в нём солнечных блёсток!
Я тебе расскажу о том,
Как всё красиво и просто.

Что в мире лучше судьбы моей,
Этих альбомов и строчек,
Что в жизни лучше оснеженных дней,
Душной, тропической ночи!

Звучен мне город, свистки и езда,
В снег уходящие люди…
— Друг мой, так не было никогда,
Так никогда не будет

7/ III, 1925

«Опять дожди. Болит колено…»