Геннадий Голубин - Корифеи русской оперной сцены. На волнах радиопередач

• Название: Корифеи русской оперной сцены. На волнах радиопередач
• Автор: Геннадий Голубин
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2013
• ISBN: 978-5-88230-296-1

Геннадий Голубин даёт нам возможность углубиться во времени и почерпнуть оттуда те золотые россыпи, которые оставили после себя выдающиеся представители русской вокальной культуры, вдохнуть в свои грудные клетки некогда горячее дыхание прошлого, чтобы настоящее прочно становилось на его базе и направляло своё молодое дыхание в будущее. Для молодых певцов это уникальная возможность побыть на время рядом с голосами артистов некогда по-настоящему звёзд отечественной культуры, заглянуть в их виртуальную жизнь, зажечь в себе ту страсть и огонь, которые сопровождали в беспокойной артистической жизни наших героев и их почитателей. Это и хороший памятник именам, которые кто золотом, кто серебром вписал их в сокровищницу нашей яркой и неповторимой музыкальной летописи, биографию нашей страны.

---

Сам Виталий Васильевич в молодые годы пытался завести собственное торговое дело, но его старания не увенчались успехом, и после смерти отца он так и остался служащим у Полетаева. В 1872 году появился на свет сын, которого назвали Леонидом. Он был вторым ребенком в семье (старший Геннадий появился на свет тремя годами ранее). Через четыре года родился младший брат, которого назвали Сергеем, а позже одна за другой появились сестренки Лизочка и Сашенька.

Заработок отца, хотя и скромный, позволял семье не только выживать в трудных условиях, но и давать детям образование. В 1881 году два его сына поступили в Ярославскую мужскую гимназию. Это было значительным облегчением для матери, которая была слаба здоровьем и еле-еле справлялась с хозяйством.

В семье Собиновых все были от природы щедро наделены голосами. Дед Василий Григорьевич славился приятным голосом. Отец, аккомпанируя себе, частенько брал в руки гитару. Пели братья, пела мать. Но самым лучшим голосом природа наделила Леонида. Голос его был особенно чистым и светлым, а петь он любил русские народные песни.

Пение было страстью Леонида Витальевича. Без пения он не мыслил своего существования. Однако, ни в гимназические годы, ни позднее Собинов и не думал стать артистом. В гимназии он вместе со своими новыми друзьями основал «Хоровое общество». «Мы часто собирались вместе и распевали песни, особенно летом, для чего уходили далеко за город или уезжали по Волге», – вспоминал впоследствии великий певец.

Высокий дискант Собинова к семнадцати годам перешел в тенор, и однажды ему пришлось заменить солиста хора, который неожиданно заболел. Успех был огромный. Гимназисты после концерта бросились к запевале и стали его качать. А ему, тогда молодому и счастливому, запомнились слова директора: «При всех Ваших научных успехах не зарывайте Вашего голосового таланта».

На посещение театра и концертов не было денег, и юноша с 4-го класса начинает заниматься с отстающими гимназистами. Весной 1890 года Леонид Витальевич Собинов заканчивает гимназию. Вопрос «кем быть?» был решен. Выпускник Собинов подает прошение на юридический факультет Московского университета и вскоре получает уведомление о том, что зачислен.

Положение студенчества в то время было крайне тяжелым: вновь повысили плату за обучение. Особенно тяжело было первокурсникам. Они не получали ни стипендии, ни пособия и не освобождались от платы за обучение. Денег, которые присылал отец, не хватало. Частное «Благотворительное общество», помогавшее беднейшим студентам, не могло удовлетворить огромного числа просьб о пособиях. За талонами на дешевые обеды в столовые «Общества» студенты дежурили ночами. Свободное посещение лекций позволяло Собинову выкраивать время для занятий пением.

В Московском университете, так же, как и в Ярославле, существовал хор. Любители музыки и пения находили в нем отдушину. Естественно, не остался в стороне и Собинов. Он не пропускал ни одной репетиции, пел много и увлеченно. И все же пока не решался начать серьезно обучаться сложному вокальному искусству. Да и денег катастрофически не хватало. Однако Собинову повезло: ему удалось найти, как он сам выражался, «вечный урок»: у одного состоятельного купца Леонид Витальевич знакомил детей с основами общеобразовательной грамоты (т. е. занимался репетиторством). Немного легче стало Собинову, когда он перешел на второй курс. Его не только освободили от платы за обучение, но и, как способному студенту, стали платить стипендию. Двадцать пять рублей в месяц получал будущий певец от «Общества помощи студенчеству».

Теперь уже Леонид Витальевич имел возможность посещать Большой театр. Разве мог Собинов, слушая в «Евгении Онегине» знаменитого баритона П. Хохлова, представить себе, что пройдет не так уж много времени и они встретятся в одном спектакле?! Один – Онегин, другой – Ленский.

Из великих итальянских теноров Леонид Витальевич впервые услышал Анжело Мазини. Обладатель ангельского по тембру голоса был уже в возрасте и очень берег свой голос. К сожалению, Мазини не сделал ни одной записи, и судить о его голосе можно только по восторженным отзывам современников. Действительно, это был один из величайших певцов старой итальянской школы. Заботясь только о звуке, Мазини не придавал значения созданию образа драматическими средствами. Надо признаться, что в этом он не был одинок. Старая итальянская школа тем и отличалась от новой, что в ней надо было только идеально петь. Техническая выучка стояла на первом месте. От певца требовались: филировка звука (причем в верхнем регистре), трель, ровный голос и идеальное владение кантиленой, а значит и широким дыханием.

Старая и Новая итальянские школы имели и своих ярых приверженцев. Очевидно, что такие певцы, как Ансельми и Мазини (имею в виду Анжело Мазини, так как в то время как был еще и Г. Мазини), никогда бы не взялись петь «веристские» оперы, а представители нового течения – Э. Карузо и его последователи – не спели бы с таким блеском, скажем, оперы Б. Беллини и Г. Доницетти. Кульминацией столкновения Старой и Новой школ можно считать провал Э. Карузо в «Любовном напитке» Г. Доницетти. Произошло это на рубеже веков в Неаполе, где «королем» теноров был в то время величайший Фернандо де Лючия. Существует несколько версий скандального выступления Э. Карузо (он был освистан), и одна из них такова: не пошел на контакт с местной мафией.

Но вернемся к Собинову и к тому, что он увидел и услышал, попав на «Риголетто» с участием великого А. Мазини. Итак, в роли Герцога – сам Мазини. Собинов, как и все студенчество, – на галерке. К слову, Мазини никогда не гримировался. Он считал, что, если публика пришла слушать его пение, то пусть слушает, и только. Начался спектакль. После увертюры подняли занавес. Бал во дворце Герцога. Все с нетерпением ждут выхода великого тенора. И вот на сцене появилась странная фигура в шубе и шапке, а за ней – человек во фраке. Кто же из них Мазини? По музыке скоро должен петь Герцог…

Но вот сопровождающий во фраке начинает раздевать странную фигуру. Шуба и шапка уже у него в руках, но шарф еще на шее вероятного главного героя. Зал замер… Перед ним предстал Мазини в костюме Герцога Мантуанского. Небольшой дуэт с Борсой – и великий певец поет Балладу, скинув шарф во время вступительных аккордов. Голос звучит божественно, льется легко и свободно, достигая самых отдаленных уголков зала. После спетой Баллады тот же человек во фраке надел на певца шапку, шубу и обмотал его шею шарфом. Герой сел в кресло в ожидании следующего музыкального номера… Все можно понять, но ведь у Герцога после Баллады сразу идет дуэт, а точнее, – несколько сольных фраз, обращенных к графине Чепрано. Но самое интересное было дальше. Зал взорвался аплодисментами, требуя «биса». Мазини не шевелился. Зал стал затихать, и вдруг в тишину ворвался крик «браво». Без сомнения, кричал тенор. Мазини встрепенулся и поднял голову. Как вы догадались, это был голос Собинова.

В конце 1891 года в Москву приехала труппа украинских артистов, ставившая драму и оперетту. Во главе труппы стояла замечательная украинская артистка Заньковецкая. В хор этой, небольшой по составу, труппы и поступил будущий артист. Именно здесь он близко соприкоснулся с театром. Именно здесь он впервые почувствовал себя артистом и вдохнул запах кулис! Но наступила пора экзаменов и Леонид Витальевич взял в руки учебники. Шло время, а вместе с тем росло неодолимое желание учиться пению. Проходя мимо консерватории и замедляя шаги, Собинов размышлял: в консерватории готовят профессионалов, а это к чему-то обязывает… нет, нет это не для меня. Но совсем рядом располагалось Филармоническое училище, где многие студенты разных учебных заведений, и просто служащая молодежь занимались «для души».

Немного о самом училище и его основателе Петре Адамовиче Шостаковском. Пианист и дирижер он одно время преподавал в Московской консерватории, но из-за разногласий с Николаем Григорьевичем Рубинштейном покинул ее и основал музыкальную школу, которая позже была преобразована в Филармоническое училище. К работе на драматическом и музыкальном отделениях были привлечены лучшие силы. Сам же Шостаковский вел классы фортепиано и дирижирования.

В конце 80-х годов, завоевав себе прочную репутацию, училище было приравнено к консерватории т. е. выпускники получали диплом профессионалов. Как истинный артист, Шостаковский вел и интенсивную концертную деятельность. И вот однажды он приехал в Университет с очередным концертом, а после его окончания остался послушать студенческий хор. Стройное звучание любительского хора пришлось по душе опытному музыканту и он пригласил весь состав принять участие в постановке оперы П. Масканьи «Сельская честь». Спектакль ставился в стенах Филармонического училища, а ведущие партии пели лучшие вокалисты прошедшие курс обучения. На одной из репетиций Шостаковский обратил внимание на юношу с красивым, но не сильным голосом. Однажды, Петр Адамович предложил Собинову зайти к нему в кабинет. Леонид Витальевич возликовал, он догадывался о чем пойдет речь. К несчастью, Собинов простудился и спел ниже своих возможностей. Голос звучал слабо и тускло. Шостаковскому ничего не оставалось делать, как обнадеживающе пообещать, что со временем голос усилится. Огорченный Собинов, снова сел за учебники. Мысль, что пение, возможно, придется оставить, тяготила его.