Евгений Жироухов - Аварийная баллада. (Рассказы)

• Название: Аварийная баллада. (Рассказы)
• Автор: Евгений Жироухов
• Жанр: Короткие истории

Жизнь – дорога. А на дорогах случаются аварии. Рассказы и повести, представленные в данном сборнике разных лет написания, о людях из различных социальных слоёв, с разной степенью к ним симпатий, неприязни, жалости. Некоторые из героев этих произведений оказываются на обочине жизненного пути под бременем сложившихся обстоятельств. Другие – сами желают двигаться своей «просёлочной» дорогой. И хотя и трудно среди ям и буераков, но зато нет на этом просёлке запрещающих знаков и дорожной полиции с полосатыми жезлами. И, оказывается, что это не мы выбираем дорогу – а это дорога нас выбирает.

---

Запуск котла в работу как назло обычно и выпадал на «собачью вахту». В ночь, при спаде нагрузки в энергопотреблении один из котлов среднего давления «гасили». Стравливали остатки пара через ту «хрень на шестой отметке», чтобы не попала вода на машины турбинного цеха. А ранним утречком ночная смена должна была, хоть кровь из носу, запустить котёл в работу. Колыма просыпалась – и хотела начинать работать.

Муфеля – это место в махине котла, откуда по технологии недавних предков девятнадцатого века создаётся источник воспламенения. Технология ещё та, от предков. Из примитивного костерка подхватывается пламя многочисленных горелок с бьющей из их форсунок аэросмеси.

Муфель – это узкая, длинная дырка на второй отметке тела котла. Прежде, чем лезть в муфель, надо нацепить на свою каску шахтёрскую лампочку, потому что там темень, как у негра… Потом подтаскиваешь «щепочки для розжига костерка». «Щепочки» среднего размера с человеческое туловище. Потом брёвнышки по одному проталкиваешь в дыру, укладываешь на самый, что ни есть край – иначе факел не схватится, поливаешь солярой, точно каким-нибудь соусом. А уронишь брёвнышко за край муфеля – оно вниз, в мрак, как в преисподнюю. А вверх поглядишь – света шахтёрской лампочки не хватает, чтобы доглядеться до самого верха махины котла. Ползаешь по этой дыре, проталкивая или волоча за собой брёвнышки, обдираешь локти, колени, чиркая каской по потолку, и чувствуешь себя этаким сперматозоидом, отягощённым наследственным заболеванием, но стремящимся выполнить свою природную задачу. Потом костерок поджигается солярочным факелом, машинист поворотом тумблера включает горелки – и котёл загудел, пошёл. А бывает, что и не пошёл с первого, со второго раза. И надо снова «закладывать муфеля».

Ночная смена подходила к концу дерганьем минутной стрелки в циферблате на щите управления. Аврала на запуск котла не объявляли. Значит, сегодня – воскресенье, или какой-то праздник. С этим скользящим графиком работы совсем потеряешь ориентацию в днях недели и красных датах календаря.

Утренняя, пришедшая смена постепенно заполняла пространство цеха. Бодренькие, свеженькие, с прибауточками. Потом они слегка сникли в своём оптимизме, узнав, что на ночную смену запуска котла не объявляли, и, возможно, это может свалиться на их смену.

Серёга Ланской, вытянувшись, как новобранец перед командиром, передал журнал дежурств начальнику утренней смены Порошко. Тот жестом завоевателя территории расписался в журнале небрежно, точно под актом капитуляции противника.

В душевой котельного цеха на лавке безмятежно храпел Пучок. Он встрепенулся от шума вошедших, протёр глаза.

– И чо? Всё пучком? Шухеров не было?.. – И пошёл, раздевшись, под душ, чтобы обмыть своё утомлённое работой тело.

В душевой Желтков увязал в узел свою робу для постирушки дома. Выделяемой котельщикам спецодежды, по инструкции – на месяц, от силы хватало на неделю. Желтков уже использовал все свои немодные штаны и рубашки, но за восемь месяцев кочегарства перешёл к вещам «ещё модным». И куда-зачем их хранить. Ходить в них некуда. С работы – на работу, вот и всё движение в пространстве в настоящий момент жизни. А вернёмся с «Северов» – там прибарахлимся. Супруга его срывалась очередной раз на истерику – женская порода не терпит разрухи. И когда Желтков, постирав в ванной свою робу, развешивал её на батарее, голос жены приобретал ноты авральной сирены. Почему, мол, грязь от его одежды так пачкает кафель ванной, в какой же помойке он работает…

2.

Эти разговоры семейные в нервных тонах начали возникать с того момента, когда Желтков, вернувшись как-то с очередного выезда на место происшествия, выпил на кухне глотками стакан водки и сказал категорически, мотая головой:

– Всё хватит. Я им не жонглёр статьями уголовного кодекса. Есть пределы любым человеческим сверх возможностям. Я скоро выжгусь изнутри. Или распадусь на молекулы. Увольняюсь.

Он двое суток не был дома, в глаза песок насыпан, голова звенела колоколом. Жена остановилась с тарелкой в руках и спросила с придыханием:

– И что? И куда?.. – Потом посыпались вопросы с истеричными спазмами в голосе.

– Куда-нибудь пристроюсь… А, иначе, язва желудка обеспечена. Так уже в кишках жжёт.

Потом, несколько дней подряд супруга пыталась в тихих интонациях изменить категоризм этого решения Желткова. И тот, может быть, и успокоился бы, и продолжил бы тянуть лямку следственной службы… Но так случилось-сочеталось, вспышки, что ли, какие на солнце были, или ещё что-то – но зашкалило кривую криминальной обстановки на его территории до верхних точек статистической отчётности.

Желтков успевал только вернуться с очередного вызова на преступление в свой кабинет, напечатать очередное постановление о возбуждении уголовного дела, выставить учётную карточку – и снова вызов, снова преступление в одном из посёлков и приисков по его юрисдикции, которые требуется… не раскрывать – просто «оформлять и регистрировать».

Два грузовика на горном перевале врезались друг в друга, четыре трупа… Муж на почве ревности сбросился с крыши пятиэтажки… Пасынок зарезал своего отчима… Ограбили золотодобывающую установку на одном из приисков… Групповое хулиганство в общежитие… Малолетки забили насмерть бомжа в подъезде…

Возвращаясь в свой кабинет, Желтков с трудом протискивался по коридору через толпу вызванных им ранее по повесткам свидетелей, потерпевших, обвиняемых, возмущённых до стадии матросов «Потёмкина». В его сейфе уже лежало около двадцати «живых» дел, по которым процессуальные сроки тикали неумолимо, как часы, отсчитывающие время до конца Света. Желтков, пробираясь через толпу, извинялся, скороговоркой оправдывался, отмечал по ходу повестки, ругался и наиболее настырных за шиворот выпихивал из кабинета.

В его кабинет протиснулся через толпу «матросов» и начальник местного отделения милиции, осунувшийся за последние дни, с обмороженным, шелушащимся лицом.

– Петя, ну давай, что ли, Василь Григорьича подключай. Вижу, зашиваешься, ведь… Вот комиссию какую-то из области к нам шлют… Не к добру, думаю.

Желтков, путаясь в связке ключей перед дверцей сейфа, отвечал отрывисто:

– Приезжают? Пусть приезжают, пусть посмотрят… Василь Григорьевича вызвать? Конечно, вызвать. Так он, если захочет опять окажется на больничном. Ветеран. А мне до «ветеранов» не дожить – здоровья не хватит…

– Да, Петь, – как будто, между прочим, заканчивал милицейский начальник, – в Кадыкчане сейф в универмаге раскурочили. Надо выезжать. Местный опер в машине…

Желтков опять пробирался через толпу персонажей уголовных дел, раздавая по пути обещания принять во внимание их «пустые хлопоты». Водитель «канарейки» и сопровождающий инспектор угрозыска посмотрели на Желткова так, будто он прямая причина лишения их тихого ужина в кругу семьи.

В кругу своей семьи Петька Желтков очень редко ужинал, обедал и завтракал. На этой приполярной территории его главной обязанностью были… Перед государством – круглосуточная работа без предъявления каких-либо претензий за свои напряги. Перед семьёй, вообще – добиться худо-бедной жилплощади, устроить сына в детсадик, а жену на работу, оставлять ползарплаты на сберкнижке. Перед сыном, в частности – сходить с ним раз в месяц в местный клуб на детский сеанс, и раз в полгода – побродить по ближней тайге. А так всё: вжиг-вжиг- поворот, как на трассе бобслея.

Через месяц, примерно – вспышки на солнце, что ли, прекратились – волна криминала пошла на спад. Желтков уже безвылазно просиживал в своём кабинете, порой до полуночи. Печатал на убогой «Украине» процессуальные бумажки. Сам перед собой справедливо понимая, что, может быть, в этом криминальном извержении он много не раскрыл и не раскроет, но хотя бы успел оформить в полагающемся формате преступное событие.

Оторвав подушечки пальцев от клавиш печатной машинки, он прислушался к задорному смеху, доносившемуся из дежурной части милиции. Молодые сержантики, довольные своей жизнью, службой, формой и приобретёнными полномочиями весело проводили часы дежурства. Полизав кончики пальцев с выступившей из-под ногтей сукровицей, Желтков продолжал дальше стучать по клавишам. А мысли его витали отдельно от печатаемых под копирку формулировок из УК и УПК, а где-то в свободе – на свободе, где жизнь не вжиг-вжиг-бултых … и кладбище. А такая жизнь, что не в узком профессиональном ареале обитания, а такая жизнь: общая, раздольная, непредсказуемая наперёд. Какая-то жизнь – горизонтальная, в ширину, в объёмном кругозоре, а не узкая, вертикальная: делай карьеру, считай звёздочки на погонах и всё определено до самого кладбища. Но и в той жизни, наверное, свои неувязки, что бывает прапорщик-интендант счастливей и довольней выпавшей ему судьбой, чем генерал авиации. Жизнь должна быть безгранично объёмной во всех существующих измерениях. Жизнь должна быть неожиданной, незапланированной грядущим днём. Она же, жизнь дана нам мучительно-прекрасным подарком – эта безумно короткая жизнь…