Артур Доля - Ленинский проспект

• Название: Ленинский проспект
• Автор: Артур Доля
• Жанр: Русское современное
• Год: 2016
• ISBN: 978-5-699-91747-1

Они идут по направлению друг к другу. Во времени 2000-х годов. В пространстве Ленинского проспекта Москвы. Он подобен Энею Вергилия. Она – Беатриче Данте. Литературные, культурные аллюзии превращают этот роман пути в культурологическое путешествие. Происходящее в нем порой похоже на съемку фильма – эпизоды, стоп-кадры, дубли, монтаж, бегут титры, стрекочет кинопроектор, а на подсознание воздействует 25-й кадр. Как главный герой в ходе этого путешествия – возможно, не столько по Москве, сколько по лабиринтам собственного сознания – обретает внутреннюю независимость, так и автор демонстрирует самостоятельность своего взгляда на жизнь. Магический кристалл мировой культуры, через который он смотрит на мир, лишь помогает ему в этом. «Теперь я вижу как бы сквозь тусклое стекло», – смеется главный герой.

Содержит нецензурную брань!

---

Последняя фраза без комментариев.

А что касательно первого послания к международной общественности, написанного мелом на стене, – протестуйте, юные! Этот мир не принадлежит вам. Сочиняйте второе послание, третье – сопротивляйтесь! Каких-нибудь пять-семь лет назад я бы подписался под любым из них. Когда вы поймете, что он не принадлежит и вашим отцам, вы сами станете папами. Он не принадлежит никому – впору будет записывать шариковой ручкой в ежедневнике. Понедельник: семь утра подъем, семь тридцать завтрак, проследить за старшим, чтобы все съел, дать двадцать рублей на школьный буфет, обойтись без подзатыльника, в восемь младшего отвести в садик, поцеловать, к девяти успеть на работу, сорок минут на метро, в вагоне, если удастся занять место, вздремнуть, пять минут на дорогу от метро до дверей кабинета. Планерка в девять пятнадцать. На планерке незаметно для всех вздремнуть. Позавидовать зам. зав. отдела планирования тов. Э. Михайлустенко, – умеют же некоторые спать с открытыми глазами!.. После вечерних новостей в двадцать два тридцать пять, перед сном, сделать последнюю запись: он не принадлежит никому.

Вторник: семь утра подъем…

Протестуйте, юные, протестуйте! Не принадлежите ему!

Впрочем, такое можно написать только собственной кровью.

Буцаю ногой огрызок. Огрызок взрывается: косточки, кусочки мякоти, черенок. Влажные косточки блестят на темном небе асфальта, покуда не высохнет сок.

Сок высыхает, душа отлетает – влажная.

Не смотри сюда, юность, не смотри!

Кстати, где Публий Марон?

Осматриваю тротуар – в поисках великого римлянина, – осматриваю газон. Не вижу великую тень!

Отматываю пленку назад: буцаю ногой огрызок – этот мир не принадлежит вам – каждый из них и сам мог написать нечто подобное – чего ты ждешь – впрочем, и мой ответный удар, слезы – это ему в наказание – красные разводы на ткани – становлюсь немного значительней, наблюдая тебя – собака завизжала как резаная… Стоп! когда я уронил хот-дог, Вергилия со мною не было.

Взгляд уперся в размашистую надпись на стене: Я оттрахаю твои мозги!

Не удержался! Получил удовольствие.

В палатке никого не оказалось. Отверстие окна, в которое совсем недавно мечтала нырнуть Маруся, было закрыто. За стеклом красовалась табличка «Обед». Если бы не измазанная кетчупом пластиковая тарелка, одноразовый стаканчик со скомканной бумажной салфеткой внутри, томик Вергилия, развернутый под углом в 45˚ к одноразовому стаканчику, – можно было заподозрить, что здесь никогда не появлялись разумные существа. Хотя Вергилий не доказательство.

Дую на книжный переплет, словно тот успел запылиться, провожу по обложке рукой.

Странные люди существа – то воруют помойные ведра, стоит на миг отвернуться (случай из личной жизни), то брезгуют книгой, одиноко лежащей на круглом, темно-зеленого цвета пластмассовом столике, принадлежащем точке быстрого питания, – без водки не поймешь. Не проймешь гудящую пустотой мегаполиса голову, не поверишь, что здесь о чем-то говорили: «Подобными глупостями я переболела на первом курсе университета». Никаких следов пребывания Софии! «Обед».

– Шампанское, вино, водка, бля… на юге хорошо. Хотел взять кальян, чтобы вусмерть, бля… почувствовать.

– Клевая хавка!

– Не вопрос…

Два охранника коротают рабочую смену в воспоминаниях и мечтах. Агрессивная черная форма, разработанная известным модельером, должна (в идеале) внушать страх хулиганам, жуликам и бандитам, коим всегда найдется место в мутном потоке, текущем мимо торговых точек.

Агрессивная черная речь.

– Тезка, сколько же ты бабок прожег?

– Море.

– Ну, ты перец, Петр!

Они не выделяются в толпе, а если и выделяются, то только тем, что никуда не торопятся. На одном форма 44-го размера, на другом 52-го.

– Ну, ты перец!

Петр сморкается, словно в трубу – привез иноземный вирус с моря. Петр № 2 (52-го размера) мечтает о море под звук трубы. Петр № 1 снова пробует дудеть носом. Петр № 2 продолжает мечтать. Загорелые обветренные лица. Пыль на черном почти не видна, бля… Все под контролем. Соляные разводы под мышками – белое на черном.

– Ребята, – обращаюсь к ребятам тридцати – тридцати пяти лет, золотой возраст для работы в охране, – когда хозяйка вернется? Хот-дога душа просит.

– Что мы, сторожа? – 44-й размер посмотрел на меня 52-м размером. – Когда вернется, тогда вернется, справок не даем. – Воин, римский легионер, твою мать. – Может, совсем не вернется.

– Минут через десять, – сказал 52-й размер.

– Спасибо и на том.

– Пожалуйста, – отвечает 44-й размер, сморкается.

– Очень похоже на гепатит D, – обращаюсь к 44-му, – в Крыму отдыхали? – Еще не понимая зачем, перехожу на «вы».

– А что?

– Да нет, ничего.

– Грипп? – беспокоится второй.

– Гепатит D! семьдесят процентов заболеваний гепатитом D заканчиваются летальным исходом. – Небольшая пауза для усвоения полученной информации. – Там эпидемия началась.

– Ну и что?

– В море купались?

44-й думает.

– Первый симптом – насморк. Это я вам как врач, ответственно заявляю. Помните, три года назад в Крыму карантин был, палочку холеры нашли? как во времена Пушкина (проверено: Пушкин – авторитет)? Так вот, холера, в сравнении с гепатитом D, цветочки! Покажите белки. – Нагло разглядываю чужие белки; 44-й делает вид, что ему наплевать. Было бы все равно – оттолкнул!

– Так-с, так-с. – Представляю себя в белом халате на голое тело, в белых штанах. – Видите, – обращаюсь к соседу, – красные капилляры?

– Ну?

– Спорим на сто долларов – у него желтый налет на языке?

– Покажи язык, – говорит Петр Петру.

Петр, немного стыдясь, высовывает язык, немного. Когда разговор заходит о жизни и смерти, мы становимся как дети.

– С вас сто долларов.

– Я серьезно!

– А серьезно – вам с ним не контактировать! А ему срочно в больницу: сорок уколов в живот. Организм молодой, может, выживет. Не зря же я давал клятву Гиппократа? – По второму разу принимаюсь рассматривать белки, более внимательно. – Как все запущено, бог мой! – Для убедительности качаю головой. – Чаще меняйте платки, больше времени проводите на свежем воздухе. Нельзя так со своим здоровьем, – цокаю языком, – вы меня слышите?

Воин быстро кивает.

– И принимайте душ перед сном.

– Зачем? – интересуется второй.

– Плачевно, все это весьма плачевно, я бы сказал – легкомысленно! Безумие!! в переводе с латыни. – Второй незаметно отодвигается от нас обоих.

– А вот это правильно. – Фиксирую момент предательства. – Чувство самосохранения, – говорю предателю, – великая вещь!

Достаю носовой платок, тщательно вытираю руки.

– Прощай! – хлопаю легионера по плечу (в поведении наших медиков бездна обаяния и панибратства); ослабленное существо безвольно качнулось. – Ничего, что я по-простому, на «ты»? Больше, может, и не увидимся.

– Ничего, – выдавил из себя 42-й размер, до болезни 44-й.

Бедный Рим! Кого ты назначил охранять свои рубежи? Какие поставил себе рубежи, если невидимое, становясь видимым, обретает жалкие формы? Почему ты думаешь, что на этот раз пронесет? Даешь пищу высокомерию еретиков? Почему ты не думаешь?

Что, если София и вправду померещилась? Тепловой удар? Иллюзия моего собственного разума? – Шампанское, вино, водка, бля… – Да мало ли что?

Никаких следов ее пребывания! Ни-ка-ких!

Одноразовый стаканчик, со скомканной бумажной салфеткой внутри, вместе с измазанной кетчупом пластиковой тарелкой, сдуло порывом ветра. Хлебные крошки разбросаны по столу земли. Раздавленный стаканчик валяется на тротуаре (кто-то, ради хруста, наступил); пропала, закатилась измазанная кетчупом пластиковая тарелка.

Родные места, любимые с детства: как березки, ивы над рекой, поля поздней осенью, как небесная синь. Каждая трещина под ногами, каждая выбоина знакома, – три раза на моем веку здесь стелили новый асфальт. Я помню на этом месте автоматы с газированной водой! За три копейки – с сиропом (если хочется счастья), за копейку – чистая (если хочется пить).

На что смотреть? что видеть в том, что видишь? чем быть? Что может возникнуть на круглом, темно-зеленого цвета пластмассовом столике, чтобы его охранять? А что они охраняют!

С кем сопоставлять себя? С раздавленным пластиковым стаканчиком? – В школьной тетрадке мне красной пастой исправили бы «кем» на «чем»; поставили жирную двойку. – С чем сопоставлять себя: с Бекхэмом? Биллом Гейтсом? с раздавленным пластиковым стаканчиком?

Иногда на меня находит – какие-нибудь разбавленные водкой глаза, соляные разводы под мышками – белое на черном, агрессивная черная речь; какой-нибудь оскопленный софитами взгляд, направленный на меня со страниц глянцевого журнала (пробник духов прилагается), натренированная улыбка, заученная неживая речь – черным по белому, – и меня несет: Не убий!.. Не убий себя, БЛЯ! – чувствую себя монахом, читающим текст над усопшим.