Артур Доля - Ленинский проспект

• Название: Ленинский проспект
• Автор: Артур Доля
• Жанр: Русское современное
• Год: 2016
• ISBN: 978-5-699-91747-1

Они идут по направлению друг к другу. Во времени 2000-х годов. В пространстве Ленинского проспекта Москвы. Он подобен Энею Вергилия. Она – Беатриче Данте. Литературные, культурные аллюзии превращают этот роман пути в культурологическое путешествие. Происходящее в нем порой похоже на съемку фильма – эпизоды, стоп-кадры, дубли, монтаж, бегут титры, стрекочет кинопроектор, а на подсознание воздействует 25-й кадр. Как главный герой в ходе этого путешествия – возможно, не столько по Москве, сколько по лабиринтам собственного сознания – обретает внутреннюю независимость, так и автор демонстрирует самостоятельность своего взгляда на жизнь. Магический кристалл мировой культуры, через который он смотрит на мир, лишь помогает ему в этом. «Теперь я вижу как бы сквозь тусклое стекло», – смеется главный герой.

Содержит нецензурную брань!

---

Чунга-чанга… я слышу, как он поет. Рот закрыт, но язык проговаривает каждое слово, слог, букву. Язык в непрерывном движении, словно там, в пустоте, в голове живет мелодия, а язык, как самописец, фиксирует ее колебания. Если уподобить мелодию сердцу, то язык – кардиограмма. Спрашивается, сможет младший лейтенант петь, если ему вырвать язык? Вслух – нет, а про себя? Если не сможет, значит, мысль о возможной засаде сведет офицера с ума. А у него табельное оружие, а кругом миряне, и каждый может оказаться переодетым сотрудником РУБОПа. И что тогда? А вдруг Шпак не захочет сдаваться живым? Нет, не стоит лишать человека языка, даже в мыслях. Кто знает, как отреагирует на это пустота, та, что сразу за глазами, в голове. Масон, достигнув вершины пирамиды, там, где сияет око Уджат (глаз Гора), взойдя на девяносто девятую ступень посвящения, не может отказаться от мыслей, тем более от слов. А уж младшему лейтенанту Шпаку сам бог судил караоке, где: синее море, желтое солнце, пачка «Парламента», зеленая пальма, черный мальчик, вторая пачка «Парламента», белый пароход. И крупным шрифтом набраны титры внизу: Чунга-чанга синий небосвод… «Ч» – кончик языка прижимается к альвеолам, средняя спинка одновременно поднимается к твердому нёбу, полная смычка образуется лишь на мгновенье, а затем переходит в плоскую щель, через которую с шумом трения проходит воздух, уголки губ слегка растянуты, зубы нейтральны, произношение без участия голосовых связок; «у» – язык оттянут назад, задняя спинка языка поднята к мягкому нёбу, губы напряжены, сильно округлены, выдвинуты вперед, зубы нейтральны, произношение долгое, не напряженное; «н» – задняя спинка языка образует плотную смычку с опущенным мягким нёбом, кончик языка опущен и находится у нижних зубов, губы нейтральны, зубы слегка разведены, струя воздуха проходит через носовую полость; «г» – кончик языка немного отходит от нижних зубов, спинка языка горкой касается нёба, под напором выдыхаемого воздуха спинка языка отрывается от нёба, голосовые связки работают, горло дрожит; «а» – язык отодвинут назад и немного к низу, задняя спинка слегка приподнята, расстояние между задней спинкой языка и мягким нёбом широкое, кончик языка отодвинут от нижних зубов, губы нейтральны, зубы разведены на 1,5 толщины языка, произношение напряженное.

– И все-таки я его люблю. – Крупным планом фотогеничное откровенное женское лицо, от одного взгляда на которое сразу встает; слезы в глазах. – Он же, – голос задрожал, – как ребенок. Может, поэтому и пьет. Ему на работе ходу не дают. Это он только с виду такой… а на самом деле… ему нельзя пить!

– Сразу дуреет, – подтверждает вторая актриса, олицетворяющая здоровое женское начало, – я бы и дня с таким не жила. – Разливает беленькую по маленькой. – В постели-то как?

Пауза.

– Он очень нежное, ранимое существо.

– Понятно… – Поднимает рюмку. – Дура ты!

– Сама знаю.

Хрустальный звон.

Вторая актриса ставит пустую рюмку на стол, поморщившись:

– С наручниками не пробовали?

– Нет.

– Может, поможет. – Смотрит на первую актрису: – Не грей водку!

Первая актриса пьет. Вторая наблюдает за ней, мрачнеет:

– Застрелит он тебя когда-нибудь.

Сцена из телесериала: «Московский МУР. Будни и праздники».

– Опять ты смотришь эту муру! – Шпак, тяжело дыша, после нелегкого трудового дня, после четырехсот грамм выпитого, пошатывается в проеме двери. – Я тут тебе фрукты принес… киви всякие…

Пауза.

– Выключи нах!

– Застрелит он тебя когда-нибудь, – доносится из динамиков телевизора.

Крупным планом фотогеничное откровенное женское лицо, слезы в глазах. Жена молчит.

Младший лейтенант Шпак останавливается возле очередной торговой точки.

Не интересно.

Переключаю канал – отворачиваюсь.

Упершись взглядом в розовую детскую попку, рекламирующую подгузники, уставившись в баннер: пять метров длины, три высоты – физически ощущаю на себе чей-то взгляд; на себе и на рекламе подгузников.

Озираюсь по сторонам… почудилось.

Если ты наблюдаешь за кем-то, естественно допустить, что кто-то наблюдает за тобой; видит что видишь ты.

Снова озираюсь.

– Кому ты нужен? – говорю себе. – С чего ты взял, что тебя ведут?

Нетвердой походкой, напрягая лицо в поисках улыбки, мимикой напоминая Бенито Муссолини, – на меня нацелился, с моей помощью перемещался в пространстве, ко мне приближался пешеход.

Чтобы так играть в жопу пьяного, из последних сил держаться на ногах в надежде добавить, а потом снова держаться, – нужно пройти большой кастинг или быть в жопу пьяным. Реалити-шоу заполоняют собой эфир.

– Серега! – Нетрезвый пешеход оставил на лице то, что он посчитал улыбкой, и, выжидая, замер.

– Я не Серега.

Мужик пригорюнился. Погоревав для приличия секунд пять, потеряв равновесие и восстановив его, задумчиво посмотрел на меня:

– Дай три рубля!

Поскольку он не угадал с именем, ни о каких трех рублях не могло быть и речи. Сергей мне совершенно не подходит. Игорь или Андрей – куда ни шло, хотя, в сущности, бред. Но Сергей! В моем окружении вообще ни одного Сергея, за исключением троюродного брата, чьи вещи я донашивал в детстве. В последний раз мы разговаривали с ним по душам семь лет назад, брат собирался жениться и объяснял мне, что: я, он, его беременная невеста, моя беременная невеста, если таковая у меня когда-нибудь будет, – являемся персонажами. Что существует автор, сочиняющий нас, и этот автор, скорее всего, сам персонаж, сочиненный другим автором, являющимся в свою очередь чьим-то персонажем. Что все мы персонажи и авторы одновременно: «Лев Толстой такой же персонаж, как и Анна Каренина», – и у него горели глаза. Видимо, он хотел, чтобы я всю жизнь за ним что-то донашивал. Но к двадцати годам я устал от секонд-хенда. А тут:

– Серега!

Мужик все правильно понял. Кивнул чему-то, маленькими шажками, бочком, обошел препятствие и, вздернув голову, направился к другому объекту.

– Серега! – раздалось за спиной.

Простые человеческие взаимоотношения, – подумает зритель, сосредоточенно пережевывая кисло-сладкую красную ягоду, богатую витамином С. – Канал для тех, кто устал от боевиков и прочей развесистой клюквы:

– Расставил ноги! шире! шире!!

– O-о! Mein Got!

– Да!.. Да!.. Да!..

– Das ist fantasтиш!

– Пук – пук…

Пук – пук, – вздыхаю, подыгрывая сосредоточенному зрителю. – Все пук – пук.

Без зрителя актер существо неприкаянное. Воробью, вспорхнувшему из-под ноги, рыжей суке Марусе, ловящей сосиску на лету, сосиске, младшему лейтенанту Шпаку, гарцующему перед торговыми точками, – всем нужен зритель; но лучше бы его не было. Начинаешь заигрывать перед ним и заигрываешься. Все, что делал для себя, делаешь ради него, словно он – мерило, словно он – есть ты. Ты вглядываешься в себя: Эк я гарцую! Эк я лечу! Эк я ловлю на лету! Как ухожу из-под ног, успев разглядеть рифленый рисунок подошвы!

Вглядываешься в него: Эк я гарцую! Эк я лечу! Эк я… Стоит вглядеться – нет ни тебя, ни его, а только игра пространства и света.

И ты свидетельствуешь против себя:

– Есть только игра пространства и света.

Клянешься говорить правду и только правду. Вглядываешься с новой силой, чтоб не солгать… но ничего не видишь. Говоришь правду:

– Пук – пук.

Уходишь посрамленный.

– Высокочтимый суд! Позвольте пригласить в зал заседаний свидетеля?

– Пусть войдет.

– Пригласите свидетеля.

Пауза.

– Где этот сраный свидетель?!

Никто не войдет. Все происходит в режиме реального времени. Свидетель ушел, посрамленный. Я уже все сказал.

Задираю голову вверх.

Солнце снабжает организм витамином D. Солнцем можно любоваться бесконечно. У этого канала нулевой рейтинг.

Слезы текут по щекам моим.

– Мама! А почему дядя плачет?

– От счастья, радость моя, от счастья! – отвечаю рекламе подгузников. – Подгузники это вещь! Мне бы в детстве… как бы я ножками сучил!.. Нет-нет, а порой находит – до сих пор ощущаю себя спеленатым.

Розовая попка улыбается. Пребывая в сухом и чистом пространстве подгузников, невозможно зарыдать. В первом классе, в ноябре месяце, на торжественной линейке, посвященной очередной годовщине Великой Октябрьской Социалистической революции, в актовом зале, когда нас принимали в октябрята, я точно так улыбался. Сохранилась фотография, на которой мне цепляют красную звездочку с портретом Ленина, сохранились первые стихи:

Звездочка в Кремле горит,
Ленин в звездочке сидит.

За эти две строчки Софья Андреевна носила меня на руках – она была сторонником актуальной поэзии с ярко выраженной гражданской позицией. И у нее в каждом классе имелись любимчики. В третьем классе, когда у меня начался жгучий любовный роман, Софья Андреевна меня разлюбила.