Лесли Блюм - Все себя дурно ведут

• Название: Все себя дурно ведут
• Автор: Лесли Блюм
• Жанр: Биографии

Лесли М. М. Блум – признанный журналист и автор бестселлеров New York Times. В настоящее время Блум специализируется на историях об историко-культурных достижениях и задокументировала основополагающие моменты в карьере Джексона Поллока, Трумэна Капоте и Эрнеста Хемингуэя, среди других великих людей. 7 июня 2016 года компания Eamon Dolan Books / Houghton Mifflin Harcourt выпустила новую книгу Блум «Все себя дурно ведут: правдивая история за шедевром Хемингуэя», чтобы отпраздновать 90-ю годовщину выпуска романа «И восходит солнце» в 1926 году. Книга стала бестселлером вскоре после ее публикации. «Все себя дурно ведут» – первая книга, рассказывающая полную историю самого раннего опубликованного романа Хемингуэя и того, как он привел его к международной известности. Она отобрала бесчисленные письма, интервью, эссе, давно ушедшие из печати мемуары, архивы и опросила десятки потомков прототипов персонажей, которые сыграли важную роль в воплощении в жизнь романа «И восходит солнце» – включая членов семьи и друзей Хемингуэя, – оракула джазовой эпохи Ф. Скотта Фицджеральда, грозного редактора Максвелла Перкинса, юмориста Дональда Огдена Стюарта и многих других. В глубине души все ведут себя дурно – это история о том, как Хемингуэй стал Хемингуэем.

---

В то время никто, казалось, не смог бы стать лучшим посланником этого изысканного потерянного мира, чем сам Хемингуэй, – благодаря тому, что пиар-машина рекламировала его наряду с персонажами «И восходит солнце». Люди, отвечавшие за маркетинг романа Хемингуэя, прекрасно сознавали, как им повезло: они получили два заманчивых сюжета по цене одного. Вскоре стало очевидно, что на самого Хемингуэя аппетит у публики ничуть не меньше, чем на его произведения, и писатель вместе со своей командой был только рад угодить ей. Так возник автор новой породы – мозговитый, но мускулистый, ничуть не похожий на Пруста и подобных ему невзрачных отшельников. Почти сразу после выхода романа «И восходит солнце» по меньшей мере в одном СМИ отметили возникновение «культа» Хемингуэя на двух континентах сразу.

Никто не рекламировал Хемингуэя лучше, чем он сам. Коммерческая жилка у него была развита гораздо сильнее, чем у большинства его конкурентов, вдобавок Хемингуэй обладал почти свирепой решимостью. Ему было 22 года, когда в конце 1921 года он впервые прибыл в Париж вместе с молодой женой Хэдли, но как выразился еще один экспат[8] и его близкий друг Арчибальд Маклиш, уже тогда Хемингуэй «страстно желал стать очень, очень известным писателем, однако пока не был им»[9]. Нет, Хемингуэй не ждал мгновенной славы: в то время он знал, что ему предстоит многому научиться, и вместе с тем четко представлял, чего хочет добиться, и шел к своей цели.

«[Он] хотел стать великим писателем, – писал он об одном из персонажей своих рассказов примерно в то же время, хотя с таким же успехом мог бы говорить о самом себе. – И был уверен, что станет им… Он почти свято верил в это. Со всей серьезностью»[10].

Тем, кто впервые познакомился с ним в Париже, казалось, будто его назвали весьма уместно – Эрнест[11]. В итоге он продемонстрировал свою способность достигать благородных целей отнюдь не благородными средствами и способами. И автор, и его дебютный роман стали порождениями тщеславия, не ведавшего раскаяния и порой граничившего с отчаянием. Даже в первые недели и месяцы после прибытия Хемингуэю было мало просто наслаждаться прелестями Парижа и окружающей обстановкой. Он хотел не только выделиться из числа соотечественников-экспатов, но и заткнуть их за пояс.

Своим трудолюбием Хемингуэй прославился на весь Париж. Боже упаси какого-нибудь доброжелателя помешать его сеансам литературного творчества на террасе его излюбленного кафе – «Клозери де Лила»![12] Хемингуэй клеймил позеров от литературы, растрачивающих впустую драгоценные часы на пьянство и сплетни в таких заведениях, как кафе «Ротонда». Видимо, он ставил писательство превыше всего – в том числе превыше Хэдли и собственного сына, который родился через два года после начала их парижской авантюры. Для Хемингуэя «семейная жизнь была врагом успеха», по словам еще одного его сына, Патрика. «Он часто говорил, что умение быть хорошим мужем и заботливым отцом… не оценит рецензент, пишущий отзыв на книгу»[13].

В то время многие экспаты были движимы большими литературными стремлениями, однако помимо удачи, трудолюбия и явного таланта Хемингуэю достался еще один козырь, каким не обладали другие: особая разновидность харизмы. Компанейский, умный, привлекательный, он по праву мог считаться завидным трофеем. Уверенный в своей правоте, Хемингуэй притягивал к себе людей, как пламя – мотыльков. Все это свойства просто популярной, но еще не харизматичной личности. Хемингуэй умел внушать рабскую преданность при первых же встречах, однако никто не мог четко сформулировать, чем именно он привлекает своих сверстников. Кое-кто приписывает его притягательность остроумию и утверждает, что Хемингуэй излучал ауру азарта[14]. А может, дело было в его заразительном энтузиазме, будь то к ледяному «сансерру», отважным тореадорам или рыбе, попадающей из Сены прямо на сковородку. Или же он был превосходным слушателем – вдумчивым и внимательным.

«Если вы разбирались в розах, Хемингуэй был готов беседовать с вами о них до тех пор, пока не узнавал то же, что и вы, – вспоминает его друг Джозеф Драйер. – Он не скупился на ободряющие улыбки и вопросы. Было лестно видеть, что тебя слушают вот так»[15].

И лишь после окончания разговора до собеседника доходило, что теперь Хемингуэй знал о нем все, почти ничего не рассказав о себе.

Даже у самых яростных недоброжелателей Хемингуэй вызывал одержимость; некоторые из них возмущались его успехами, несмотря на то, что усердно помогали ему возвыситься. Один из первых издателей Хемингуэя так и норовил назвать его «звездным юнцом» и «дутой величиной», однако посвятил ему в своих мемуарах немало страниц.

«Он умел заставить людей говорить о нем», – вспоминал Морли Каллахан, бывший коллега Хемингуэя по газете «Star», выходившей в Торонто[16].

Перед Хемингуэем не могли также устоять наставники с обширными связями, причем еще до того, как он опубликовал хотя бы строчку художественной прозы. Не успев прожить в Париже и нескольких недель, Хемингуэй обаял сразу два божества модернистского движения – Гертруду Стайн и поэта Эзру Паунда. Они стали первыми из множества видных деятелей, которые могли бы заявить о том, что оказывали ему поддержку. Вероятно, ни один другой писатель не имел такого количества покровителей.

«Когда он знакомился с этими людьми, его произведения воспринимали не обособленно, а в сочетании с самим автором, – говорит Валери Хемингуэй, которая в последние годы творчества Хемингуэя была его секретарем и позднее стала его невесткой. – Хемингуэй был обаятельным, но отнюдь не праздным человеком. Умел пускать в ход свое обаяние, когда у него появлялась цель»[17].

Эти корифеи приглашали молодого Хемингуэя к себе в гости, учили его тому, что знали сами, помогали лепить из него продуктивного современного писателя, каким он и стремился стать. Все это время он наблюдал и прислушивался, попивая их чай и спиртное. Вскоре самые осведомленные и авторитетные парижские писатели, редакторы и привратники литературного мира также сложили свои ресурсы к его ногам. Хемингуэй взял то, что ему понадобилось, и сразу двинулся дальше, отплатив большинству покровителей за их щедрость весьма неожиданным, мягко выражаясь, способом.

Но несмотря на покровительство всех этих людей и собственные стремления, долгое время Хемингуэю попросту не удавалось пробиться. К 1923 году неудачи доводили его буквально до помешательства. Казалось, очередной рассказ Фицджеральда появляется в крупнейших американских изданиях чуть ли не каждый месяц, а публиковать рассказы Эрнеста Хемингуэя не желает никто. В конце концов два небольших парижских экспатриантских издательства приобрели два маленьких сборника стихов, очерков и рассказов Хемингуэя. Эти брошюрки служили образцами его новаторского стиля, однако внимания массового читателя к нему не привлекли: по сути дела, в обращении оказалось менее 500 экземпляров обоих этих изданий.

Но тем немногим, кто прочитал их, эти рассказы дали заманчивую возможность мельком увидеть, каким может оказаться роман авторства Хемингуэя. В те времена рассказы во многом определяли доходность журналов, однако роман-бестселлер по-прежнему считался заветной мечтой. Будущее Хемингуэя без лишнего шума обсуждали те, кому могла бы принести прибыль созданная им крупная форма. В Нью-Йорке один американский издатель с грустью писал приятелю в середине 20-х годов: «Первый роман Хемингуэя сумел бы всколыхнуть страну»[18]. Для Хемингуэя пришло время совершить решительный шаг.

«Я сознавал, что должен написать роман», – позднее вспоминал он[19].

Вообще-то Хемингуэй знал это давно, но это не означало, что подобную задачу легко осуществить. Произошло уже по меньшей мере три фальстарта. Одна идея зачахла на корню. Другая книга была начата, но ее рукопись так и не продвинулась дальше 27-й страницы. Еще один роман выглядел сравнительно зрелым, однако из-за неудачного и скучного сюжетного поворота утратил идею и угрожал осложнить недолгий брак Хемингуэя и сокрушить его писательское упорство. Он предпочел продолжать борьбу, но репортерская работа для газеты «Toronto Star» отнимала у него драгоценное время. А когда решился покончить с репортерством, то был наказан безденежьем, и семье приходилось сидеть дома, кутаясь в теплые свитера, чтобы согреться. Хемингуэю досаждал писательский ступор: порой за утро ему удавалось выжать лишь несколько предложений. И все это время он боялся, что молодые писатели обойдут его. А когда ему наконец удалось отшлифовать принципы своей прозы, его ужасала перспектива, что кто-нибудь другой успеет перенять придуманный им стиль и произвести фурор раньше, чем это сделает он.

Однако Хемингуэй не торопил события. Роман должен был появиться, когда придет его время. «Буду откладывать, пока потребность не станет сильнее меня, – позднее вспоминал он. – Я примусь за него тогда, когда невозможно станет заниматься ничем другим, когда у меня не будет выбора».