Леонид Борисов - Жюль Верн

• Название: Жюль Верн
• Автор: Леонид Борисов
• Жанр: История

---

27 ноября. Я был в гостях у моего кузена Анри Гарсе. Он преподает математику и физику. Заинтересовался моими карточками, дал слово, что придет ко мне в самые ближайшие дни. "Я могу пригодиться тебе, Жюль,- сказал Анри.-Ты знаешь то, чего не знаю я, и наоборот, - и тут я знаю больше твоего".

2 декабря. Пьер Шевалье предложил писать совместно с ним пьесу. Что ж, попробуем. Уехал Блуа.

5 декабря. Написал не рассказ, а всего лишь схему чего-то, на рассказ похожего, назвал "Мастер Захариус" - о человеке, который в обыкновенные часы вложил часть своего существа. Старик умирает, и останавливаются механизмы, сделанные его руками. Рассказ не получился. Повторяю, - есть схема. Отложил, надо подождать. Пьер Шевалье меня подстегивает, я переступаю с ноги на ногу.

3 февраля 1852 года. Кончили пьесу "Замки в Калифорнии". Сюжет принадлежит Шевалье, текст мой. Поправки моего соавтора.

8 февраля. Мне исполнилось двадцать четыре года. Что я собою представляю? Что такое этот Жюль Верн, человек, который весьма часто сильно не нравится мне? Никак не разберусь... Получил подарки: Барнаво на голове притащил хорошее кресло. Жанна прислала букет цветов. Пьер Шевалье выдал аванс - сто франков, они не записаны в кассовые книги..."

Глава тринадцатая

"ВОЙДИТЕ, ЖАННА!"

Неудачи, необеспеченность, случайные заработки и обременительная работа в "Лирическом театре" вконец извели Жюля. Он стал угрюм, неразговорчив, раздражителен. Друзья не понимали, что с ним. Даже Иньяр, обладавший характером мягким, уступчивым, всегда и во всем соглашавшийся со своим другом, однажды не вытерпел.

- За что ты обижаешь меня? - спросил он, чуть не плача. - Что я сделал тебе?

Жюль только скрипнул зубами. Ему казалось, что никто не понимает его; он был уверен, что ему просто не везет, что он рожден для лучшей доли. Юрист, черт возьми! Юриспруденция - штука страшная, фальшивая, циничная. Но и писание либретто - занятие не из веселых, и именно потому, что тут протоптана дорожка, в либретто вставляешь не стихи, а стишки, остроты преподносишь такие, что самому совестно, - однако зрители аплодируют, кричат бис как раз там, где следует кидать на сцену гнилые яблоки и свистеть в два пальца.

В январе пятьдесят третьего года Жюль серьезно заболел. Иньяр пригласил врача и всех друзей и знакомых своих. Врач осмотрел, выслушал больного и сказал:

- Меланхолия, невралгия, упадок питания. Советую пригласить специалиста. А пока - путешествие, пусть и недальнее и недолгое. Хорошее питание и гимнастика обязательны.

Пришел Барнаво, а за ним Пьер Шевалье, суфлер и директор театра. Он сообщил приятную новость: оперетта "Игра в жмурки", написанная Жюлем в соавторстве с Карре и Иньяром, будет поставлена на следующей неделе. По словам директора, "Игра в жмурки" займет каждые вторник и субботу; в переводе на деньги - это и путешествие и гимнастика. Барнаво предложил взять напрокат парусную лодку и совершить путешествие по Сене. "Вода - вещь целебная, - сказал Барнаво, - я вообще уважаю жидкости!" Этим он намекал на то, что ему часто приходится слушать опереточные остроты. Пьер Шевалье советовал лежать в постели, читать Дюма и спать не меньше пятнадцати часов в сутки.

- Вы противоречите себе, - заметил Барнаво. - Читать Дюма и спать... это невозможно, сударь! Я предлагаю путешествие, настаиваю на нем!

Здоровье Жюля было основательно подорвано. Едва он оправился, как на него навалились суета и неразбериха в театре. Одноактная оперетта "Игра в жмурки" - ее давали в качестве дивертисмента - имела успех. Материально она приносила немного. Газетные заметки о ней становились все короче и короче. Остроты и песенки набили актерам оскомину. Составление текста афиш и заключение контрактов изнурили Жюля. Весною он приступил к работе над рассказом "Зимовка среди льдов", но отложил его и в несколько дней написал "Мартин Пац". Он работал по двенадцать часов в сутки. Отдыхать некогда было...

- Что-то у меня с головой, - пожаловался он Иньяру.- Давит в затылке и темени. Вернувшись как-то из театра, Иньяр увидел своего друга лежащим на полу. Он был без чувств. Через десять минут пришел врач. Он подтвердил свой первый диагноз и уложил больного в постель.

- Он ничего не понимает, - сказал Барнаво. - Я, наконец, смекнул, что нужно делать. Скажи, мой мальчик, - чего бы тебе хотелось?

- Радости, только радости, - ответил Жюль.

- Радости? Ну, а нежных слов, объятий, поцелуев не хочешь?

- Хочу, Барнаво, страшно хочу!

- Ты получишь нежные слова и горячие поцелуи, - сказал Барнаво, Обещаю тебе!

- В чем дело, Барнаво?

- Секрет, мой мальчик. Догадайся сам. Сегодня у нас что, вторник? Гм... Так... вторник, среда, четверг, пятница. .. Во вторник на следующей неделе ты получишь охапку счастья. Терпеливо жди.

- Во вторник... - повторил Жюль. - В какое приблизительно время?

- Ровно в полдень. Время для тебя удобное? Аминь!

Неделя тянулась нестерпимо медленно. Наконец наступил вторник. Время подходило к двенадцати. Иньяр, из чувства такта, удалился, и Жюль остался один. Догадывался ли он, что именно готовит ему Барнаво? Конечно, догадывался! Он даже прибрал в комнате, хотя в ней и прибирать было нечего: рояль (месяц назад Жюль перебрался к Иньяру), стол, комод, две кровати, три кресла. На всем немного пыли. На гвоздиках у двери висят полосатые и в клетку брюки, пальто, бархатная куртка. Жюль прикрыл одежду простыней, переменил в графине воду, перевернул ковер наизнанку, плотно закрыл окно.

Часы пробили двенадцать раз.

- Кто же придет? - вслух спрашивал себя Жюль. - Да и придет ли она, Жанна? Какое лекарство принесет она? Чем поможет мне? ..

Все же он чутко прислушивался к шагам на лестнице. Не в окно же влетит благая весть, обещанная Барнаво. Хотя, чего доброго... Вот, кажется, кто-то идет. Да, кто-то поднимается по лестнице. Вот шаги замерли. В дверь постучали. Стук робкий, - так стучат очень нерешительные люди.

"Постучат еще раз, тогда открою", - решил Жюль.

Постучали еще раз - настойчиво и громко. "Мужская рука. .. - Жюль даже испугался чего-то. Мой бог, - за дверью Барнаво! Это он! .. А что если Жанна? Пусть будет Жанна, все равно! Я очень хочу нежности, ласки, поцелуев...".

- Войдите, Жанна! - крикнул Жюль.

Дверь распахнулась, и в комнату вошла дама в темно-синем пальто, с большим саквояжем в руках. Дама поставила саквояж на стол.

- Мама! - крикнул Жюль.

- Мой сын! Мой сын! - не сдерживая слез, горячим шепотом произнесла дама, широко раскрывая объятия. - Сын мой! Жюль! Мой маленький бедокур, мечтатель! Что с тобой? Ты исхудал, ты бледен, - ты голоден? Я привезла тебе много всякой еды, Жюль! Скорее, скорее вынимай все из саквояжа! Скорее садись и ешь! Бог мой, - да что с тобою?

Жюль обнял старенькую полуседую маму, заглянул ей в глаза, вдыхая милый, ни с чем не сравнимый запах родного дома. Мадам Верн подвела своего сына к окну, покачала головой, судорожно прижалась к своему Жюлю.

-Ты чуточку постарела, мама!

-Ты превратился в скелет, Жюль!

- Как хорошо, что ты со мною, мама!

- Какое счастье видеть тебя, мой сын!

-Ты приехала в Париж по делу, мама?

- Да, конечно, - ради тебя, мой бог!

- Как же ты нашла меня, мама?

- Я получила письмо от Барнаво, он писал, что... Я не могу! Где Барнаво? Он должен прийти сюда...

- Сядь, мама, ты устала, ты приехала...

- Вчера, Жюль. Я остановилась...

- В гостинице против "Лирического театра", да? Там меня хорошо знают; тебе там хорошо?

-У Барнаво очень хорошо, Жюль! Он встретил меня на вокзале, привез в карете; он варил обед, читал мне твои рассказы; мы оба плакали и смеялись! Этот Барнаво гениальный человек, Жюль! Я удивляюсь, - почему его до сих пор не сделали министром иностранных дел!

- А что папа?

- Все скажу, Жюль, дай передохнуть. Устала. Мне уже пятьдесят два года, я стара, мой дорогой, - посмотри, мои волосы седеют, лицо в морщинах.. .

Мадам Верн сказала, что отец с прошлого года занимает должность председателя коллегии адвокатов, у него обширная практика, своя контора, а в ней верные помощники, друзья.

- Папа любит тебя, он тоскует по тебе, считает, что ты сбился с дороги, что ты забрался в дремучий лес, где тебя непременно съест злой великан. Не сердись, Жюль, на папу, он тоже стар, ему нелегко, он бывает прав...

Жюль дал понять матери, что он согласен с отцом, - литература - весьма неверное и даже опасное дело в том смысле, что ты имеешь все возможности разменяться на мелочи и тем погубить себя. Да, отец прав, - его старший сын забрался в дремучий лес, где бродят великаны; они бренчат на рояле и брызгаются чернилами, они пишут куплеты и порою голодают; но, несмотря ни на что, дорогая мама, литература сильнее всего. "Она мое призвание", - сказал Жюль. Мадам Верн не оспаривала доводы сына, - втайне она соглашалась с ним, догадываясь, что сын ее рожден для литературы и будет заниматься ею даже и в том случае, если станет адвокатом.