Вэчел Линдсей - Призраки бизонов. Американские писатели о Дальнем Западе

• Название: Призраки бизонов. Американские писатели о Дальнем Западе
• Автор: Вэчел Линдсей
• Издательство: "Правда"
• Жанр: Прочие приключения
• Год: 1989

В сборник вошли произведения писателей США (Марк Твен, Брет Гарт, О.Генри, Джек Лондон и др.), посвященные новой эпохе «покорения» и освоения американского Запада. Проза предлагаемых авторов показывает всю иллюзорность надежд простых американцев на свободу и богатство.

---

В то последнее лето своей жизни это был всего лишь слепой старик, за которым присматривала дочь-индианка.

Она ничего не объясняла и не приказывала мне. Молча указала знаками на соломенный тюфяк, лежавший на полу у его койки: «Здесь тебе спать». Хижина состояла из двух помещений. Сама она спала в другом, на кухне.

Во двор въехал Кэл Кроуфорд верхом на измочаленной старой кобыле белого цвета, которой предводительствовал дряхлый черный пес. Мартышка указала мне на него, словно говоря: «Вот для чего ты здесь — ты должен помочь лошади и собаке не потерять его».

Поэтому я подошел и ждал, пока он спешится. Откашлявшись, я проговорил:

— Не желаете ли снять седло, мистер Кроуфорд?

Бросив свирепый взгляд своих ярко-голубых незрячих глаз куда-то поверх моей головы, он вызывающе задрал подбородок и проговорил:

— Нет! — Я был не нужен ему, и раз уж оказался тут, он не желал, чтобы ему об этом напоминали.

Ужин прошел в молчании. Мартышка сменила шелковое платье на выцветшее серое, такое, как у всякой фермерши. Нарезая для него мясо, она пробормотала что-то, но он не ответил.

Он не любил торчать дома или вблизи него, и даже дождь не был ему помехой; он только подставлял лицо, словно ловил капли. Временами он слезал с лошади и опускался на колени среди поля, шаря вокруг руками, чтобы узнать, сильно ли подросла пшеница.

Бесчисленные мили обрывистых гор и просторных прерпй пролегли у него под ногами, обутыми в мокасины, в ту пору, когда был он еще молод и зорко глядел вокруг. Он чувствовал себя как дома внутри индейских типи и крытых ветвями хижин, и миновало единым махом пятнадцать лет, проведенных им вдали от всякого людского жилья. И состарившись, он не полюбил крышу над головой, все время передвигался верхом в компании старого пса, всегда приводившего его к дому.

Если он не выезжал верхом, то просто бродил по двору, тыча впереди себя длинной палкой. Я помалкивал и старался не попадаться ему под ноги, а когда он седлал старуху лошадь, я влезал охлюпкой на своего крапчатого.

Кэл знал, что я рядом, но держался так, словно меня нет в природе. Раза два он раздраженно спрашивал: «Ты все еще здесь, парень?» Но чаще предпочитал забывать обо мне.

Однажды, направляясь к дому, он ткнул меня нечаянно своим посохом, но и не подумал пожалеть или извиниться. Только бросил вызывающе:

— Ну, что там? — пока я потирал голень.

Я пробормотал виновато:

— Извините, что помешал вам, мистер Кроуфорд, — и разозлился, что веду себя как мокрая курица.

Но настало утро, когда он свистнул, как обычно, своему псу, а тот не поднялся нехотя из-под навеса. Снова отрывисто свистнул — и, казалось, растерялся в обступающей его тьме. И тут в первый раз я почувствовал жалость—, настолько, чтобы забыть о страхе.

— Я приведу его, — вызвался я. Но псу уже было трудно подняться. Я вышел из-под навеса и пояснил: — Псу нездоровится, мистер Кроуфорд.

Старик ткнул своей палкой и не сказал «спасибо», когда я, дотронувшись до его руки, проговорил:

— Он справа от вас.

Он присел на корточки, а пес подполз и ткнулся мордой в шарящие руки старика, слабо помахивая хвостом. Чуть погодя Кэл Кроуфорд перестал гладить его и проворчал:

— Что ж… он помер.

Когда и Мартышка убедилась в этом, она вручила мне лопату. Я вырыл для пса могилу. Кэл не выражал никаких чувств, лишь только нетерпение — оттого что дочка не пускала его одного верхом, пока я засыпал яму.

Когда пса не стало, я почувствовал, что стал ему нужнее, но не командовал старым Кэлом. Я следовал за ним повсюду, предупреждая, когда близилась изгородь или ручей.

Я чувствовал страшное одиночество, тосковал, но дому, но некому было высказать это. Индианка никогда не заговаривала со мной, а этот ревматик, разведчик гор, обычно не желал признавать мое присутствие. По-моему, каждый из них тоже был одинок. Старик глядел сквозь или поверх меня слепыми глазами, а Мартышка глядела порой без всякого выражения — мне кажется теперь, что прикидывала, надолго ли здесь этот мальчишка, ее последняя опора, он ей так нужен…

Там, у нас дома, сестра часто оплакивала свою любовь и, случалось, сердито покрикивала на отца, а тот казался беспомощным и подавленным и таким же зависимым, как Кэл Кроуфорд, только без надменности и способности к самозащите. Но все же то был мой дом, и меня очень тянуло туда.

Тоска по дому была тяжким испытанием, а тут началось и кое-что похуже. Кэл начал беседовать с людьми, которых я не мог видеть. Мы скакали бок о бок по роще. Я пристально глядел вперед, чтобы вовремя предупредить старика, если нам попадется ручей с крутыми берегами. И вдруг он хохотнул.

Указывая Еперед, он проговорил:

— Славно было бобров здесь в прошлом году! И полным-полно черноногих. Хау!

— Не пора ли нам домой, мистер Кроуфорд? — спросил я.

Он злобно вскинулся в мою сторону и произнес что-то, только не по-английски. Потом, словно его и не прерывали, заговорил громко, на каком-то незнакомом мне наречии и, помогая жестами, повел рассказ. Он прибегал к языку знаков, принятому у племен прерий, но куда изящнее и быстрее, чем все, кого я когда-либо видел. Мне удалось уловить несколько знаков: «исадник», «враги», «смерть». Он держал речь, обращаясь к всаднику, скакавшему по левую руку, и к всаднику, скакавшему по правую. Справа от него был я, но не мне рассказывал он свою историю. Она предназначалась кому-то невидимому для меня, кому-то, кого здесь не было. И спутники прошлого, должно быть, отвечали ему, потому что время от времени он смеялся. Он простирал руку к той черте, где прерия встречает небо, и беспрестанно погонял свою лошадь.

Я побоялся предупредить его об очередном ручье. Но он сидел так уверенно в своем потрепанном седле, пока лошадь спустилась по склону, перешла вброд и вскачь вынесла его на тот берег. А я следовал за ним и весь трясся.

Много позже, когда историки воскресили легенду о Кэле Кроуфорде, я узнал, в чьей компании довелось мне скакать в тот день. Призраки оказались бородатыми трапперами в кожаных, отороченных бахромой нарядах, длинноволосые люди в лохматых меховых шапках, мужи в мокасинах, скакавшие позабыв страх, но не осторожность. И индейцы скакали с нами — полунагие, причудливые, суровые, с раскрашенными полосатыми лицами и волосами, убранными в длинные черные косы, как змеи.

На самом деле я был невидим. А Кэл Кроуфорд был снова молод и жил той порой, что миновала за много лет до того, как я родился.

И не я привел его в тот день домой. Лошадь сама повернула назад, к хижине. Но все же я не покинул его, проделал весь путь вместе с ним и не заметил, где оставили мы тех, других всадников, которых лишь он один мог видеть и слышать.

Сначала я хотел рассказать обо всем его дочери, только какой был в том прок? Все равно когда-нибудь да приходит пора решать самому, и я понял, что эта пора наступила. И я решил уйти этой же ночью — выскользнуть из хижины и отшагать все двадцать миль до дому.

Но в ту ночь он плохо спал, бормотал и метался, а когда начинал стонать—как мне было его покинуть? Он вскрикивал:

— Парень! У меня в плече наконечник стрелы! Вынь его! Да вынь же его!

С каким-то смутным ощущением, что просто трусость бросить раненого одного, я наклонился к нему и твердо сказал:

— Да, конечно, мистер Кроуфорд. Все хорошо. Все спокойно.

Он обернулся ко мне и протянул, нашаривая, руку, и я поймал ее.

— Не бросай меня, паренек, — прошептал он. Нет, это не касалось тех, ушедших, невидимых товарищей. К одному только мне обращался он.

— Я не покину вас, — обещал я.

На следующее утро он, как обычно, сделал вид, что не знает меня. Может, он и не помнил о моем обещании, да я-то помнил. И это меня беспокоило. Ну в самом деле, как можно жить в постоянном страхе? Но ведь я же не говорил, что останусь навсегда! И могу уйти в любой день, хоть сейчас, рассуждал я. Только так и можно было вынести все дальнейшее — день ото дня утешаясь мыслью, что смогу уйти сегодня же.

Как-то он рассказал мне одну историю — или, быть может, еще кому-то, а я подслушал; только говорил он в этот раз по-английски.

— Девочка моя, — говорил он, усмехаясь, — сообразительная малышка! Отдал ее в школу при миссии, там-то смогут ее воспитать как надо. Ни за что не пошел бы туда, не доведись мне пережить столько бед. Знаешь, ведь мать ее умерла.

Я промычал, чтобы показать, что слушаю.

— Мать-то ее была из шошонов. Умерла она, когда мы стояли лагерем на Болотцах. Знать, что ей так плохо, уж как-нибудь довез бы ее до сородичей, а то мы остались совсем одни. А ребенку всего три месяца от роду. Ну вот — как же мне накормить ребенка? Ни одной женщины поблизости, кому бы передать ее. Нужно было срочно добраться куда-нибудь, раздобыть молока. Но до поселений не меньше пятисот миль. И тогда я отправился в края бизонов. Я уже пробовал кормить малышку соком разжеванного мяса, но она все плакала и только час от часу слабела, как больной котенок. Первый бизон, какого я увидел, оказался старой иссохшей коровой, так что толку никакого. Потом я набрел на гурток и уже тут раздобыл что нужно. — Он рассмеялся, вспоминая. — Бизониху ведь не заставишь стоять смирно, пока подоишь ее. Приходилось их отстреливать. От только что убитой коровы можно было взять молока. Вместо посуды я приспособил сумку из бизоньей шкуры, и посмотрел бы ты, как набросилась она на это молоко! И каждый раз, как только она начинала пищать, требуя поесть, а сумка пустела, я убивал по одной бизонихе. Ну и скакал же я тогда! Последние два дня выдались особенно голодными, потому что чем ближе к поселению, тем реже попадались бизоны. Но в конце концов мы все-таки выбрались. Я спас ее. Сестры из миссии приняли ее к себе. Эта девчонка оказалась чертовским грузом. Были у меня и сыновья — шайены, сиу, кроу, не-персе по крови, полным-полно мальчишек — но, черт меня подери, если я знаю, что с ними сталось! Они не доставили мне хлопот, а я не стал доставлять им. А вот эта девчонка была сущей бедой. — Он опять замолк, а через время заговорил с кем-то невидимым.