Брайан Бойд - Владимир Набоков: русские годы

• Название: Владимир Набоков: русские годы
• Автор: Брайан Бойд
• Издательство: Симпозиум
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2010
• ISBN: 978-5-89091-421-7

Биография Владимира Набокова, написанная Брайаном Бойдом, повсеместно признана самой полной и достоверной из всех существующих. Первый том охватывает период с 1899 по 1940-й — годы жизни писателя в России и европейской эмиграции.

Перевод на русский язык осуществлялся в сотрудничестве с автором, по сравнению с англоязычным изданием в текст были внесены изменения и уточнения. В новое издание (2010) Биографии внесены уточнения и дополнения, которые отражают архивные находки и публикации, появившиеся за период после выхода в свет первого русского (2001) издания этой книги.

---

Именно «Руль» вывел Сирина к широкой аудитории читателей во всем мире. Однако у него была и более узкая аудитория. 4 апреля он читал свои стихи в Шубертзале на Бюловштрассе на посвященном России литературном вечере, организованном Русским национальным студенческим союзом. Кроме Сирина в нем участвовали также Лукаш, Горный, Кречетов, Г. Струве и Амфитеатров-Кадашев35. Во время таких вечеров Сирин, «высокий, на диво стройный, с неотразимо привлекательным тонким, умным лицом», заставлял учащенно биться сердца многих женщин. Одной из них была Рома Клячкина, миловидная белокурая еврейка, с которой у Набокова примерно в это время завязался недолгий роман, другой — Данечка (девичья фамилия неизвестна), тоже еврейка, и очень чувственная, связь с которой была еще короче36. Зато третьей девушке-еврейке, которая тоже слушала его выступление, было суждено не расставаться с ним куда дольше прочих.

VI

8 мая, дня за два до отъезда на юг Франции, Набоков посетил один из тех благотворительных балов, которые устраивали в то время различные объединения русских эмигрантов. На балу его внимание привлекла женщина в черной маске с волчьим профилем. Они не были знакомы, и она, наблюдая за ростом его поэтического таланта, знала его лишь по публикациям и литературным чтениям. Она отказалась снять маску, словно желая, чтобы он реагировал лишь на то, что она говорит, а не на то, как она выглядит. Он вышел вслед за ней в ночной город. Ее звали Вера Евсеевна Слоним.

Три недели спустя, уже на ферме Домэн Больё, Набоков написал в память о том вечере стихотворение. Подходящий эпиграф к нему он взял из «Незнакомки» Блока:

ВСТРЕЧА

И странной близостью закованный…

А. Блок

Тоска, и тайна, и услада…
Как бы из зыбкой черноты
медлительного маскарада —
на смутный мост явилась ты…

И ночь текла, и плыли молча
в ее атласные струи —
той черной маски профиль волчий[81]
и губы нежные твои…

И под каштаны, вдоль канала,
прошла ты, искоса маня;
и что душа в тебе узнала,
чем волновала ты меня?

Иль в нежности твоей минутной,
в минутном повороте плеч —
переживал я очерк смутный
других — неповторимых — встреч?

И романтическая жалость
тебя, быть может, привела
понять, какая задрожала
стихи пронзившая стрела?

Я ничего не знаю… Странно
трепещет стих, и в нем — стрела…
Быть может, необманной, жданной
ты, безымянная, была?

Но неоплаканная горесть
наш замутила звездный час…
Вернулась в ночь двойная прорезь
твоих — непросиявших — глаз…

Надолго ли? Навек?.. Далече
брожу — и вслушиваюсь я
в движенье звезд над нашей встречей…
И если ты — судьба моя…

Тоска, и тайна, и услада,
и словно дальняя мольба…
Еще душе скитаться надо.
Но если ты — моя судьба…

Хотя Набоков вряд ли успел повидать ее до отъезда во Францию, он уже почувствовал, что будущее с этой женщиной может быть столь же волшебным, как и их встреча. И более пятидесяти лет спустя он все еще продолжал отмечать тот день, когда они встретились37.

VII

Когда в середине мая Набоков ехал в поезде на юг — через Дрезден, Страсбург, Лион и Ниццу, мысли о прошлом и о Светлане вытеснили мысли о будущем38.

Как он и надеялся, несколько месяцев, проведенных в Домэн Больё, позволили ему окунуться в настоящее. Земля на ферме была цвета красного бургундского вина и молочного шоколада, плоский участок с одной стороны упирался в поросшие кустарником горы, а с другой — примыкал к городку Солье-Пон в пятнадцати километрах от Тулона, известному своим фруктовым рынком. Набоков полюбил простой распорядок дня на ферме: он вставал в шесть утра, вместе с другими работниками, молодыми итальянцами, трудился в поле, в полдень пил с ними дешевое вино и, раздевшись донага, плавал в огибающей ферму реке, загорал на берегу и голый по пояс возвращался на работу39.

Когда он приехал, черешня уже созрела.

Сбор черешни — это настоящее искусство… В первый раз я работал довольно быстро, срывая самые зрелые черешни и наполняя ими специальную корзину, обитую клеенкой. Я нацепил ее на сук. Она упала, и все черешни погибли. Пришлось мне все начать сначала40.

Затем пришла пора собирать абрикосы и персики, пропалывать молодую кукурузу, обрезать секатором ростки яблонь и груш. Больше всего ему нравилось проводить из круглого дворового бассейна воду к питомнику; он поднимал железный щит, и вода растекалась по неглубоким бороздам. Владимир подружился с Соломоном Крымом. Крым ничего не имел против, если время от времени его молодой соотечественник бросал работу, чтобы половить бабочек, жуков или мотыльков. Однажды, когда он трудился в поле, какой-то англичанин с сачком для ловли бабочек соскочил со своей виктории[82] и попросил Владимира придержать лошадь, а сам погнался за двухбунчужным пашой, вившимся вокруг фигового дерева. Каково же было удивление пожилого джентльмена, когда молодой работник, загорелый до черноты, худой, лохматый, в закатанных холщовых штанах, вдруг поинтересовался, блеснув великолепным знанием таксономической латыни, не попадался ли ему в здешних местах такой-то вид бабочек41.

По вечерам Набоков вслушивался в гуттаперчевый квох лягушек и сочный свист соловьев. Когда меланхолические сумерки опускались на пробковую рощу или на оливы, кипарисы или пальмы, его тянуло уехать, покинуть Европу. Он жил вместе с другими работниками в доме из песчаника, крытом черепицей, — нечто среднее между величественным особняком и бараком. Но хотя он и находил ни с чем не сравнимую отраду в том, что загорел не меньше других и ничем не отличается от других рабочих, его все время тянуло к перу. Он послал Светлане письмо, полное страсти и печали, словно бы само расстояние, разделяющее их, давало ему на это право. Он писал стихи, которые вбирали в себя сумерки, стихи, которые были температурной кривой его выздоравливающего духа. Лирические стихи он мог сочинять и в уме, но уже к середине июня ему захотелось засесть за что-нибудь более серьезное. Ему негде было работать по ночам, и он решил было в следующем месяце возвращаться в Берлин42.

Ему подыскали отдельную комнату, и к концу июня он закончил еще одну стихотворную драму — «Дедушка»43. Испытанное им чувство обновления, кажется, определило настроение пьесы, действие которой происходит в начале девятнадцатого века на ферме во Франции. В пьесе отразилось восхищение гармонией природы, которая открылась ему в Домэн Больё, и увлечение его поколения Французской революцией. К крестьянину заходит, спасаясь от дождя, какой-то путник. Он оказывается дворянином, проскитавшимся по миру двадцать пять лет, с того самого дня, как ему удалось спастись от ножа гильотины в дыму и панике счастливо вспыхнувшего пожара. Крестьянин, гостеприимно принимающий прохожего, еще раньше приютил в своем доме безобидного слабоумного старика, которого в семье величают «дедушкой». Оказывается, этот старик — не кто иной, как тот самый палач, который двадцать пять лет назад упустил свою жертву. Теперь он узнает эту жертву в случайном прохожем, приходит в неистовство и, пытаясь его обезглавить, кидается на него с топором, но в схватке умирает. Роковой неизбежности не существует — говорит автор: даже неминуемая смерть упускает свою жертву, и не один раз, а дважды. Изобретательная, колоритная, сочетающая в белых стихах естественность речи и поэтические порывы, эта драма, однако, интересна скорее своими недостатками, чем достоинствами. По неуклюжим приготовлениям к центральному событию в «Дедушке», так же как и в «Смерти», можно судить, насколько зрелый Набоков преуспел в искусстве повествовательной преамбулы.

Девять дней спустя Набоков набросал еще одну короткую пьесу в стихах, «Полюс». Несколько лет назад он был потрясен, увидев под стеклом в Британском музее дневники Скотта, и теперь он стихами поведал о последних часах жизни английского путешественника и его товарищей44. Точно найденные детали, дополняющие реальные события, придают диалогу естественность и гладкость, даже несмотря на то, что его ведут полуживые люди в занесенной снегом палатке. В этой пьесе впервые возникают темы бремени смелости, притягательности открытия, вечной романтики, которой осталось место и в наше время, — темы, которые позднее снова зазвучат в произведениях Набокова, но уже в более виртуозном исполнении. Из последних строк драмы можно понять, почему Набоков здесь ближе к документальности, чем где бы то ни было.