Брайан Бойд - Владимир Набоков: русские годы

• Название: Владимир Набоков: русские годы
• Автор: Брайан Бойд
• Издательство: Симпозиум
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2010
• ISBN: 978-5-89091-421-7

Биография Владимира Набокова, написанная Брайаном Бойдом, повсеместно признана самой полной и достоверной из всех существующих. Первый том охватывает период с 1899 по 1940-й — годы жизни писателя в России и европейской эмиграции.

Перевод на русский язык осуществлялся в сотрудничестве с автором, по сравнению с англоязычным изданием в текст были внесены изменения и уточнения. В новое издание (2010) Биографии внесены уточнения и дополнения, которые отражают архивные находки и публикации, появившиеся за период после выхода в свет первого русского (2001) издания этой книги.

---

И вдруг так ясно стало мне, что мир веками цвел, увядал, кружился, менялся только затем, чтоб вот сейчас, вот в это мгновение — связать в одно, — слить в вертикальный аккорд — голос, что прозвенел внизу, движенье твоих шелковых лопаток, запах сосновых досок.

Рассказчик изучает каждую черточку лица сельского учителя, дает волю своему воображению, чтобы «стать» сначала этим учителем, затем его любовницей, ее папиросой, пресс-папье на ее столе… Он чувствует, будто его омыла чужая печать, что он блеснул чьей-то слезой. Это ощущение с тех пор возвращалось — при виде склоненного дерева, чьей-то порванной перчатки, лошадиных глаз — мгновенной вспышкой высвеченное сознание, что все вокруг суть выражение единой гармонии, в которой не может быть случайности: «Трясогузка, мундштук в моей руке, твои слова, пятна солнца на платье. Иначе быть не могло» 15.

Набоков называл себя поэтом прозы, он и был поэтом, и не только в стилистике, но и, подобно Вордсворту, в способности по-новому чувствовать и по-новому смотреть на мир и на жизнь духа. Он умножает ценность переживаемого мгновения только ему присущим сочетанием незначительных на первый взгляд деталей; он обнаруживает свободу сознания в череде сменяющихся мгновений. И если, изображая рай в «Слове», чудесный город в «Солнечном сне» или многозначные положения в стихотворных драмах, он искал слишком прямой путь за пределы жизни, здесь он намекает на тайну сознания — одновременно погруженного в жизнь и отстраненного от нее, и может быть, даже существующего в какой-то другой форме по ту сторону данной нам жизни и все же проникающего в нее каким-то непостижимым образом.

В конце сентября Сирин и Лукаш начали работу над сценарием пантомимы на симфоническую музыку композитора В.Ф. Якобсона. В пантомиме, получившей окончательное название «Агасфер», изображалась Любовь, которая скитается в разных веках и в разном обличье, подобно легендарному Вечному жиду. Работа, затянувшаяся на два месяца, абсолютно не занимала воображения Набокова. Он вообще не любил работать в соавторстве, особенно над подобными пустяками16.

Незадолго до октября 1923 года Набоков внес еще один вклад в бурную театральную жизнь Берлина. В 1922 году на Курфюрстендам открылось русское кабаре «Карусель». Оно выпустило два номера трехъязычного журнала «Karussel / Carousal / Carrousel» на немецком, французском и английском языках с рисунками декораций, сцен и костюмов, а также статьями и стихами, передающими аромат русского кабаре. Во втором номере журнала Набоков поместил три сочинения по-английски под тремя разными именами: стихотворение «Русская песня» («The Russian Song») Владимира Сирина (Vladimir Sirine), два коротких эссе «Смех и сны» («Laughter and Dreams») Владимира В. Набокова (Vladimir V. Nabokoff) и «Расписное дерево» («Painted Wood») В. Кантабова (V. Cantaboff) — первые его английские опыты в художественной прозе. Его стихотворение банально, его проза уже вполне искусна: он размышляет о способности художника находить красоту даже в обыденном и безобразном и вспоминает деревянные игрушки, продававшиеся на Вербной неделе: «лакированные изгибы и яркие пятна, которые навсегда ассоциируются для меня с первыми синими днями русской весны» и которые, как он пишет, теперь воплотились в кабаре.

В это время ему уже приходится целыми днями разъезжать по Берлину в желтом городском трамвае с урока на урок. Большинство его учеников были русскими, однако его лингвистическими услугами пользовались и несколько немцев. Одного из них — Дитриха — он вспоминает в своей автобиографической книге: это был «тихий, приличный, благополучный молодой человек в очках, изучавший гуманитарные науки в университете», которому Набоков исправлял письма к кузине в Америку. Страстным увлечением Дитриха была смертная казнь. Он разъезжал по разным странам, чтобы своими глазами созерцать казни. Он с большим знанием дела разглагольствовал о декапитации посредством сабли в Китае, обращая особое внимание на «прекрасную атмосферу… полной кооперативности между палачом и пациентом», — и все это Набоков «сохранил для писательских нужд» — для «Дара», для «Приглашения на казнь». Дитрих пожаловался ему, что «недавно провел целую ночь, терпеливо наблюдая за приятелем, который решил покончить с собой и после некоторых уговоров согласился проделать это в присутствии Дитриха, но, увы, приятель оказался бесчестным обманщиком и, вместо того чтобы выстрелить себе в рот, как было обещано, грубо напился и к утру был в самом наглом настроении»17. Это Набоков использовал немедленно.

В октябре он написал еще два рассказа, правда, намного менее удачных, чем «Звуки», — «Удар крыла» и «Боги»18. В «Ударе крыла», действие которого происходит в Зерматте, Набоков воспользовался впечатлениями от поездки в Швейцарию с Бобом де Калри. Начало рассказа написано неплохо. Герой, жена которого ушла к другому и вскоре покончила с собой, через год после случившегося решает тоже убить себя: здесь в рассказе появляется свой Дитрих, который надеется стать зрителем самоубийства. Однако порыв проходит, и герой, глядя на Изабель, грациозную молодую лыжницу из соседней комнаты, чувствует, что скоро сможет воскреснуть к жизни. Еще несколько сюжетных поворотов, и тут появляется ангел — отвратительное мохнатое существо, очевидно, изнасиловавшее Изабель: он влетает в окно, завязывается борьба; ангел повержен, его заталкивают в шкаф, защемив крыло дверью, но ему удается бежать. На следующий день Изабель прыгает на лыжах с трамплина, во время полета тело ее вдруг сводят судороги, и она камнем падает вниз. В воздухе какая-то сокрушительная сила сплющила ее грудную клетку — месть ангела, удар его крыла.

В рассказе «Боги» повествователь пытается обнаружить красоту мира в его деталях, связях, его переменчивости — красоту, которая открывается взгляду воображения. Они с женой недавно потеряли сына и весенним днем идут на его могилу. Попытка рассказчика представить окружающий мир как длинное стихотворение в прозе не лишена некоторых достоинств, но мы вскоре начинаем ощущать ее натужность, поскольку то, что в «Звуках» было полетом фантазии, в «Богах» становится главным навигационным принципом повествования, а эмоциональный стиль, претендующий на оригинальность, балансирует на грани банальности. И тем не менее Набоков, который всего полтора года назад потерял отца и каждую весну посещал его могилу, выражает в рассказе свое жизненное кредо:

Все в мире прекрасно, но человек узнает прекрасное, только если он видит его редко или издалека. <…> Послушай… сегодня мы с тобой боги. Наши голубые тени огромны. Мы движемся в гигантском радостном мире.

Как и в «Ударе крыла», в «Богах», раннем прообразе «Дара», где умеющий быть счастливым Федор обретает счастье среди потерь и невзгод берлинской жизни, Набоков еще пытается найти средства для передачи необычного, скрытого за обычным, — сверхчеловеческого, вторгающегося в человеческое. Еще один рассказ Набокова тоже, вероятно, отчасти обязан своим возникновением его ученику — Ивану Коноплину. Член Союза русских писателей в Берлине, Коноплин был разоблачен как агент ГПУ, когда он пытался подкупить сотрудницу редакции «Руля» и выведать у нее, кто именно в России регулярно пишет для газеты тайно переправляемые через границу сообщения об ужасах Советской власти. Приблизительно в 1923 году Набоков написал «Говорят по-русски» — на редкость неглубокий рассказ, в котором русское семейство, владеющее табачной лавкой в Берлине, ловит агента ГПУ и с радостью отказывается от ванной комнаты в своей крошечной квартире, превращая ее в тюрьму для шпиона, где он будет сидеть либо до смерти, либо до освобождения России19.

В конце 1923 года в одной газетной статье сообщалось, что Сирин готовит к печати третий сборник стихов и сборник рассказов, а также пишет пятиактную драму в стихах «Трагедия господина Морна»20. Однако ни тот, ни другой сборник не вышел, хотя у Сирина набралось бы достаточно новых стихотворений, чтобы составить поэтическую книжку, гораздо более удачную, чем «Горний путь» или «Гроздь». Время для новых изданий было неблагоприятное. Книжный рынок русского Берлина терпел крах, и за несколько последующих месяцев сотни тысяч книг пришлось пустить в переработку21. Андрей Белый, намеревавшийся переехать в Прагу, где русский анклав — в отличие от русского Берлина, полуэмигрантского, полусоветского — состоял в подавляющем большинстве из эмигрантов, к всеобщему удивлению, возвратился в Москву. Ходасевич уехал сначала в Прагу, а оттуда в Италию. Тысячи других русских эмигрантов покидали Берлин.

Среди них был и Александр Дроздов, один из бывших коллег Сирина по «Веретену». На прощанье Дроздов сделал последний выстрел — опубликовал «подлую» статью о поэзии Сирина в «Накануне» — газете, моральный авторитет которой к этому времени упал так низко, что ее стеснялись даже коммунисты. Если позднее эмигрантская критика бранила Сирина за негуманность и чрезмерную замысловатость, то Дроздов обрушился на «баловня литературной эмиграции» за его «домашность». Вероятно, больше всего оскорбило Набокова в этой статье то, что Дроздов, сделав вид, что лично с ним не знаком, намалевал карикатурный портрет Сирина-человека, якобы возникающий исключительно из его стихов. Набоков вызвал Дроздова на дуэль, но ответа не получил. Дроздов мог не узнать о вызове, так как через неделю после выхода статьи «Накануне» сообщило, что он уехал в Москву на постоянное жительство22. Поскольку в основе сюжета «Трагедии господина Морна» лежит неспособность главного героя выполнить условия дуэли, можно предположить, что именно конфликт с Дроздовым, не ответившим на вызов в начале декабря, явился толчком к созданию пьесы, о работе над которой одно из соперничающих с «Накануне» изданий сообщило в конце этого месяца.