Франц Меринг - История войн и военного искусства

• Название: История войн и военного искусства
• Автор: Франц Меринг
• Жанр: История

---

Генерал-лейтенант Фридрих Вильгельм фон Зейдлиц.

Гравюра работы Гоффмана

служить пушечным мясом и обеспечить, под угрозой штыков сза­ди, возможность наступления регулярной пехоте, при этом «мо­жет быть», эти сомнительные элементы в своем отчаянном поло­жении и нанесут некоторый вред врагу. В тех же случаях когда прусская пехота действовала на ровной местности, где она могла развернуть всю свою силу, добровольческие батальоны стави­лись возможно дальше от выстрелов, на безопасных местах, где они не могли принести вреда, а даже приносили некоторую поль­зу прикрытием обоза. Они состояли из наименее ценного эле­мента войска, из настоящих подонков человечества.

Ландмилиция была в моральном отношении, пожалуй, луч­ше, но в военном она была еще неудовлетворительнее. Фрид­рих приказал ее организовать после тяжелых потерь при Праге и Колине, когда он должен был стянуть к себе все регуляр­ные войска из Бранденбурга и Померании, но не мог оставить эти провинции без защиты от наступавших русских и шведов. Этой милицией командовали отставные офицеры, и для ее со­держания был наложен на страну, вдобавок ко всем другим, еще налог и акциз на ландмилицию. Отряды милиции отлича­лись от регулярного войска, повторяя уже употребленное нами выражение, не родом, а качеством. Они набирались и обуча­лись так же, как и регулярные войска, но материал был гораздо хуже. Они состояли из бежавших в города крестьян, обеднев­ших граждан, которые, не вступи они на службу, умерли бы с голоду, военнопленных, инвалидов и кантонистов, которые были назначены в войска, но еще в них не вступили; таким образом, последние ограждались от того, что неприятель пе­реманит их к себе на службу. Их военные качества были весь­ма ничтожны, и они так же походили на народное ополчение, как и остальное фридриховское войско[33].

Второе утверждение, направленное к доказательству нацио­нального значения Семилетней войны, опирается на то, что вой­на спасла протестантскую свободу и т. д. Что в действительности представляет собой это утверждение, мы уже видели, но и здесь говорят: так или иначе, но мир видел в Фридрихе героя протес­тантизма, и, сознательно или бессознательно, он был таковым. Это верно постольку, поскольку Фридрих в своих военных рас­четах придавал большое значение религии. Но спрашивается: как? В своих «Главных принципах войны», в своих письменных инст­рукциях на случай войны, которые он давал своим генералам с приказом строго им следовать, он говорит:

«Если война ведется в нейтральной стране, то главное зак­лючается в том, какая из обеих сторон заслужит дружбу и дове­рие населения. Необходимо сохранять строгую дисциплину. Надо представлять неприятеля в самом черном виде и обвинять во всяческих замыслах против страны. В таких протестантских странах, как Саксония, надо играть роль защитников лютеран­ской религии; если страна католическая, то надо постоянно го­ворить о веротерпимости. Фанатизм может оказаться здесь весь­ма вредным. Если можно воодушевить народ идеей свободы со­

вести, доказать ему, что он угнетаем попами и ханжами, то мож­но положиться на этот народ; это-то и подразумевает выраже­ние: "заставить служить себе ад и небо».

Не ясно ли, что незлобивая душа Фридриха ни сознательно, ни бессознательно не была заражена героизмом «протестантс­кой свободы духа», который он будто бы проявил в Семилетнюю войну. Но мир по какому-то капризу хотел видеть в нем такого героя. Между тем это вовсе не так, Фридрих стремился иногда играть «роль защитника лютеранской религии» не только в Сак­сонии, но и во всей Германии, или же, как он говорит в другом месте, «разжечь ярость во всех, кто имеет хоть слабую склон­ность к Мартину Лютеру». Для этого-то он при помощи марки­за д'Аржанса изготовил массу фальшивых документов, в том числе и папскую грамоту, в которой папа будто бы награждает маршала Дауна за нападение при Гохкирхе освященной шля­пой и шпагой, и он старался вовсе не по-королевски осмеи­вать этого, отнюдь не неравного противника, называя его «че­ловеком в святой шапке»[34]. Этот, направленный против Вати­кана, спектакль (No-Popery-Spektakel)[35], был рассчитан не столько на нацию, сколько на мелкие немецкие дворы, притом не только протестантские. Несомненно, со стороны австрий­цев играла роль, хотя и в слабой степени, тенденция утвер­дить габсбургско-папское господство над всей Германией; фран­цузские дипломаты при немецких дворах писали в своих доне­сениях в Версаль, что и католические сословия озабочены судьбой «немецкой свободы» и что необходимо было бы от­крытым заявлением рассеять эти опасения. Австрийское пра­вительство неоднократно заявляло, что в его намерение не входит изменение Вестфальского мирного договора, однако подозрение в таком намерении само собой вытекало из поло­жения вещей, и поддержка этого подозрения была со стороны Фридриха весьма ловким дипломатическим ходом. Он добился в этом отношении успеха. На рейхстаге в Регенсбурге протес­тантские сословия вынесли резолюцию против предложенного

Перенесение Фридриха Единственного в место успокоения. Потсдам, 17 августа 1786 г. Гравюра работы Ф. Бергера. 1797 г.

венским двором отлучения Фридриха от империи[36]. Если «импер­ская экзекуционная армия» оказалась еще более жалкой, чем она должна была быть, то это произошло оттого, что сословия, как католические, так и протестантские, весьма неохотно доставляли ей свои и без того плохие отряды. Таким образом, Фридрих имел полное основание писать маркизу д'Аржансу, что его фальшивые грамоты сослужили службу не хуже выигранного сражения, но при этом он имел в виду моральное влияние на дворы, а отнюдь не на нацию. Впрочем, и это влияние было все же весьма ограничен­ным. Ибо мелкие немецкие дворы были слишком трусливы, что­бы вести самостоятельную политику; некоторые из них, нахо­дившиеся под большим влиянием Фридриха, соединяли приятное с полезным, продавая и ссужая своих подданных англичанам, ко­торые по форме воевали с французами, а не с австрийцами и не с немецкой империей, но в этой торговле людьми вряд ли можно усмотреть «высшее жизненное содержание» Семилетней войны.

Эта война, как все войны XVIII столетия, сообразно своим экономическо-военным возможностям, мало затрагивала буржу­азное население страны. И таковы были представления о Семи­летней войне всех современников. Под этим впечатлением Фрид­рих писал: «Мирный гражданин не должен даже замечать, что нация сражается». А Лессинг в своем первом литературном пись­ме писал: «Я желал бы охотнее усыплять вас и себя сладкой меч­той, что в наш цивилизованный век война является только крова­вой тяжбой между независимыми властелинами, которая не каса­ется остальных сословий и не имеет никакого другого влияния на науки, кроме того, что она пробуждает новых Ксенофонтов и Полибиев». Клаузевиц пишет о войнах XVIII столетия: «Вой­на не только по своим средствам, но по своей цели касалась только одного войска. Войско со своими крепостями и несколь­кими укрепленными позициями составляло государство в го­сударстве, внутри которого военный элемент медленно и по­степенно пожирался. Вся Европа радовалась этому явлению и считала его необходимым следствием прогресса. Хотя это была ошибка., но это все же имело благотворное влияние на наро­ды; надо помнить только, что это делало войну исключитель­но делом правительства и чем-то совершенно чуждым интере­сам народа». Вот три классических свидетельства, но мы при­совокупим еще несколько красноречивых фактов.

Когда Фридрих на зимней квартире в Лейпциге вел беседу о немецкой литературе с Готшедом, он посвятил ему французскую оду о «саксонском лебеде»; на это Готшед открыто ответил чрез­мерно хвалебным стихотворением, которое заканчивалось таки­ми словами: «И твой поклонник остается навеки твоим». Лессинг много смеялся над этой глупостью, но в то время никто не негодовал, что саксонский профессор мог открыто льстить таким образом покорителю своей страны, смертельному врагу своего монарха, что теперь казалось бы презренной государственной изменой, тогда казалось весьма естественным, или же, самое боль­шее, осмеивалось лишь со стороны эстетической безвкусицы, — до такой степени гражданское население считало себя вне войны. Очень поучителен обмен писем, который произошел в 1757 г. между жившим тогда в Лейпциге Лессингом и его берлинскими друзьями Моисеем Мендельсоном и Николаи. 1757 г. был един­ственным за все время Семилетней войны, который мог вызвать какое-нибудь поклонение героям. Битва при Праге была наибо­лее ужасной из всех битв этого столетия; затем внезапная пере­мена счастья при Колине; наконец, после глубокого падения бы­строе возвышение в веселой победе при Росбахе и блестящей победе при Лейтене! Чего-чего не могли наговорить от чистого сердца по этому поводу в своих письмах родственный Фридриху по духу «товарищ по революции» Лессинг и бранденбургско-прусский патриот Николаи! Представьте: ничего. Можно найти в их письмах за 1757 г. длинные рассуждения о теории трагедии, различного рода мысли по поводу грамматических неясностей в «Мессиаде» Клопштока, советы о печатании и издании «библио­теки изящных наук», предпринятой, наконец, пруссаками Мен­дельсоном и Николаи у одного саксонского издателя, — но о войне абсолютно ничего, — ничего, кроме сообщения Лессинга, что поэт Эвальд фон Клейст назначен майором пехотного полка, расположенного в Лейпциге, или же шутки Моисея, что Лессинг, вероятно, нанят защитником Бранденбурга, потому что слиш­ком долго приходится ждать от него ответа.