Ланьлиньский насмешник - Цветы сливы в золотой вазе, или Цзинь, Пин, Мэй

• Название: Цветы сливы в золотой вазе, или Цзинь, Пин, Мэй
• Автор: Ланьлиньский насмешник
• Жанр: Древневосточная литература

Самый загадочный и скандально знаменитый из великих романов средневекового Китая, был написан в XVII веке.

Имя автора не сохранилось, известен только псевдоним — Ланьлинский Насмешник. Это первый китайский роман реалистического свойства, считавшийся настолько неприличным, что полная публикация его запрещена в Китае до сих пор.

В отличие от традиционных романов, где описывались мифологические или исторические события, «Цзинь, Пин, Мэй» рассказывается веселой жизни пройдохи-нувориша в окружении его четырех жен и многочисленных наложниц.

---

— Не волнуйтесь, матушка! — успокаивала ее Иньэр. — Ради батюшки берегите сына. И матушка Старшая о вас ведь ничего дурного не говорит. Это другие вам завидуют. Конечно, у вас ребенок. Только не обращайте внимания, матушка. А хозяин, когда будет нужно, и сам, думаю, сделает, что полагается.

— Если б не батюшка с матушкой Старшей, сына моего давно бы в живых не было, — сказала Пинъэр.

Так за задушевной беседой и вином просидели они до третьей ночной стражи, потом легли.

Да,

С гостем время-то часом мелькнет быстротечным.
С кем же душу отвесть, как не с другом сердечным!
Тому подтверждением и стихи:
Снова месяц заглянул в терем расписной.
Ночь с красоткой провести в Новый год сумей.
Прелесть юную сравнишь с раннею весной,
С распустившейся в ночи веткой сливы мэй.

Если хотите узнать, что случилось потом, приходите в другой раз.

Глава сорок пятая

Гуйцзе упрашивает не выгонять Сяхуа. Юэнян с негодованием обрушивается на Дайаня

Зовут ее среди цветов царицей,
она стройна, нежна и ароматна.
Творенья нет под солнцем совершенней,
разносится по ветру дивный запах.
Надменная, горда, как орхидея,
припудрена цветочною пыльцою,
Нас восхищает голосом отменным
и вовсе не нуждается в признаньи.

Так вот, день был неприсутственный, и Симэнь с утра пошел в переднюю залу. Дайаню было велено отнести госпоже Цяо Пятой и сватьюшке Цяо головки сахару, отборные фрукты и другие яства, за что госпожа Цяо одарила Дайаня двумя платками и тремя цянями серебра, а сватья Цяо — куском темного шелка, но не о том пойдет речь.

Надобно сказать, что, простившись с Симэнем, Ин Боцзюэ поспешил прямо к Хуану Четвертому. Тот заранее приготовил ему десяток лянов.

— Его светлость велели после праздников зайти, — говорил Хуан Четвертый. — Контракт, кажется, будет. Но только на пятьсот лянов. Чего ж нам тогда достанется?!

— А ты сколько бы хотел? — спросил Ин Боцзюэ.

— Вон брат Ли все свое твердит. Давай, говорит, у дворцового смотрителя займем. Те же, мол, пять процентов платить. А того в толк не возьмет, что тут куда барышнее. Раз сам в управе служит, стало быть, на подношения меньше пойдет. Нам бы слитков пятьдесят раздобыть. Договор бы на тысячу лянов составили. Оно и проценты посолиднее.

Ин Боцзюэ, слушая Хуана Четвертого, кивал головой.

— Не волнуйся! — сказал он. — Вы ведь вшестером работаете, да? Так вот. Сколько ж я буду иметь, если мне удастся уговорить его сиятельство, а?

— Мы с Ли Чжи условились с каждого по пять лянов собрать.

— По пять лянов — это само собой, — прервал его Боцзюэ. — Я не о том толкую. Послушай, стоит мне захотеть, и чихал я на ваше серебро. Слово, единое слово, но я могу так его ввернуть, что все будет в порядке. Нынче жена моя у них пировала, а завтра нас приглашает фонарями любоваться. Вот вы завтра загодя закусок получше приготовьте да жбан цзиньхуаского вина. Певиц не надо звать. Ли Гуйцзе с У Иньэр петь будут, а музыкантов человек шесть наймите. А я их отведу. Он тогда и вас обоих пригласит. Вот тут-то я ему и намекну. Все пойдет как по маслу. И пятьсот лянов выложит, и контракт на тысячу лянов с ним подпишите. Пятьдесят лянов в месяц процентов платить придется. Ну, а что делать? Одной зазнобой меньше, только и всего. Говорят, и знатоку подделки всучают. Оброк понесете, в благовония опилочек подсыпьте, в воск смолы подбавьте. Кто будет проверять! Рыбка в мутной воде лучше ловится. А под его высоким покровительством увереннее и орудуется.

На том и порешили.

На другой день Ли Чжи и Хуан Четвертый купили вина и закусок. Ин Боцзюэ повел двоих слуг с подарками к Симэню. Только Дайань ушел с подарками к Цяо, как появился Ин Боцзюэ.

— Жена моя вчера так поздно вернулась, — говорил Боцзюэ, кланяясь, — наверно, лишних хлопот доставила.

— Я ж вчера пировал у Чжоу Наньсюаня, — объяснял Симэнь, — в первую ночную стражу воротился. Даже свашеньку не повидал. Гостьи, говорят, давно разъехались. День нынче неприсутственный, вот я и решил ей подарки отправить.

Они сели.

— Ли Цзинь! — позвал Ин Боцзюэ слугу. — Внесите подарки!

Слуги внесли в ворота носилки с подарками и остановились.

— Если б ты знал, как благодарны тебе Ли и Хуан! — воскликнул Ин Боцзюэ. — Вот и прислали тебе скромные знаки признательности. Не обижай их, прими. Сгодятся хотя бы слуг побаловать.

Посыльные от подрядчиков, приблизившись к Симэню, упали на колени, отвешивая земные поклоны.

— К чему подарки? Что мне с ними делать? — говорил Симэнь, обращаясь к Ин Боцзюэ. — Не могу я их принять! Пусть обратно несут.

— Брат! — упрашивал Боцзюэ. — Не примешь, с какими глазами они на улице покажутся! Они и певиц хотели было звать, да я отговорил. Наймите, говорю, музыкантов. Они вон за воротами ждут.

— Ну, зови! — сказал Симэнь.

Появились шесть музыкантов и, подойдя к хозяину, опустились на колени.

— Раз наняли, не отсылать же назад! — согласился Симэнь. — Тогда и обоих подрядчиков надо бы позвать.

Не успел он договорить, как Боцзюэ кликнул Ли Цзиня:

— Ступай домой и скажи хозяину: подарки, мол, приняли, с дядей Хуаном на пир приглашают. Пусть поторапливаются.

Ли Цзинь поклонился и отошел в сторону. Подарки убрали, и Симэнь велел Дайаню наградить слуг двумя цянями серебра. Те склонились в земном поклоне и удалились.

Заиграли музыканты. Цитун подал чай, и Симэнь с Ин Боцзюэ сели за стол.

— А обед будет? — спросил Боцзюэ.

После чаю хозяин провел гостя в западный флигель.

— Се Цзычуня не видал? — спросил Симэнь.

— Не успел я встать, как Ли Чжи пожаловал, — отвечал Боцзюэ. — Подарки собирали. Некогда мне было с ним встречаться.

— Ступай дядю Се позови! — кликнул Симэнь Цитуна. — Да поскорее.

Шутун накрыл стол. Хуатун принес квадратную лаковую коробку, из которой извлек четыре изящных тонких блюдца, снаружи и изнутри расписанные цветами. На одном блюдце красовались ароматные баклажаны под маринадом, в другом — сладкая и аппетитная соя, в третьем — душистый мандариновый сок и в четвертом — ярко-красные ростки бамбука. Потом слуга расставил большие блюда. Одно — с жареной бараниной, другое — с жареной уткой под соленым соусом. В третьем блюде был бульон с пельменями, клецками[644] и яйцами, в четвертом — мясные фрикадельки со сладким картофелем. Хозяину и гостю подали палочки слоновой кости в золотой оправе. Перед Ин Боцзюэ стояла чашка рису, а перед Симэнем — жидкая рисовая кашица, от которой шел аппетитный аромат. После того как они пообедали, посуду убрали и начисто вытерли стол. Симэнь и Боцзюэ принялись играть в двойную шестерку на вино.

— Сколько ты собираешься дать Ли Чжи и Хуану Четвертому? — спросил Ин Боцзюэ, воспользовавшись отсутствием Се Сида.

— Закрою прежний контракт, — отвечал Симэнь, — и подпишу новый — на пятьсот лянов.

— Так-то оно так, — протянул Боцзюэ. — А не лучше ли, брат, ссудить им тысячу лянов, а? И проценты легче считать. А еще вот что хочу тебе посоветовать: отдай ты им эти браслеты. Ну зачем они тебе? А ведь полтораста лянов. Тогда и останется немного — как-нибудь уж добавишь.

— А ты прав! — воскликнул Симэнь, выслушав Ина. — В самом деле, добавлю три с половиной сотни, и контракт на тысячу заключим. Что золоту зря под спудом-то лежать?!

Они продолжали играть в двойную шестерку, когда вошел Дайань.

— Бэнь Дичуань принес инкрустированный перламутром мраморный экран на двух подставках с двумя бронзовыми гонгами и с бубенцами. Говорит, Ван, тот, что из императорской родни, отдает в залог под тридцать лянов. Вы согласны, батюшка?

— Надо посмотреть, — сказал Симэнь. — Пусть внесут вещи.

Бэнь Дичуань с двумя помощниками внесли экран из далийского мрамора[645] с гонгами и бронзовыми бубенцами в залу. Симэнь и Боцзюэ бросили двойную шестерку и вышли посмотреть.

Перед ними стоял инкрустированный перламутром в золотой оправе экран из целого куска мрамора с изящными черно-белыми узорами, шириной в три чи, а высотой — в пять.

Ин Боцзюэ оглядел экран со всех сторон и, приблизившись к Симэню, полушепотом сказал:

— Брат, ты только приглядись как следует! Видишь, точь-в-точь сидящий лев, какие у ворот стражу несут.

Рядом красовались ярко расписанные бронзовые гонги, числом три, отделанные тонкой резьбой в виде облаков.

— Бери, брат! — подбивал хозяина Боцзюэ. — Один такой экран и за полсотни не найдешь. А гонги смотри какие!

— А ну как выкупать придет? — спросил Симэнь.

— Да что ты! — воскликнул Боцзюэ. — Он под гору катится. А годика через три проценты, глядишь, набегут, к ссуде приравняются, про выкуп и говорить не придется.