Ланьлиньский насмешник - Цветы сливы в золотой вазе, или Цзинь, Пин, Мэй

• Название: Цветы сливы в золотой вазе, или Цзинь, Пин, Мэй
• Автор: Ланьлиньский насмешник
• Жанр: Древневосточная литература

Самый загадочный и скандально знаменитый из великих романов средневекового Китая, был написан в XVII веке.

Имя автора не сохранилось, известен только псевдоним — Ланьлинский Насмешник. Это первый китайский роман реалистического свойства, считавшийся настолько неприличным, что полная публикация его запрещена в Китае до сих пор.

В отличие от традиционных романов, где описывались мифологические или исторические события, «Цзинь, Пин, Мэй» рассказывается веселой жизни пройдохи-нувориша в окружении его четырех жен и многочисленных наложниц.

---

Ин Боцзюэ осушил чарку, и У Иньэр, наполнив кубок Се Сида, запела:

Куда мне от тоски уйти, куда?
Когда душа передохнет, когда?
О милом я страдаю постоянно,
Следят за мною сестры неустанно.
Отец косится… Ты не хочешь верить:
Не золотом хочу я чувства мерить…
Люблю тебя, ты мне навек родной,
Нам быть бы нужно мужем и женой.
И жили бы мы в мире и согласьи,
И умерли бы вместе в одночасье.

Не будем больше говорить, как они пили в компании У Иньэр, а расскажем о Хуатуне.

Когда он пришел в дальние покои, Юэнян сидела в спальне с Юйлоу, Пинъэр, дочерью Симэня, Сюээ и старшей монахиней-наставницей. Завидев слугу, Юэнян хотела было послать его за старой Фэн, чтобы договориться о продаже Сяхуа.

— Батюшка велел сказать, чтобы вы оставили служанку, — объявил Хуатун.

— Как так? — удивилась хозяйка. — Он же велел ее продать! Кто это тебе сказал? Говори!

— Я нес одежду Гуйцзе, перед уходом она и упросила батюшку оставить служанку, — объяснил Хуатун. — Батюшка велел Дайаню пойти к вам, а тот не пошел. Отобрал у меня одежду, а меня к вам направил, матушка.

Гнев охватил Юэнян.

— Этот негодник и тем и другим услужить старается, — ругала Дайаня Юэнян. — Вот обманщик, рабское отродье! Его ж за свахой посылали, а он говорит, что батюшка продавать раздумал. Это все он, смутьян, придумывает. А теперь, извольте, певицу провожает. Погоди, придет, я с ним поговорю!

В это время к ним вошла У Иньэр.

— За тобой Ламэй пришел, — сказала ей хозяйка. — Гуйцзе ушла. Неужели и ты вслед за ней собираешься?

— Если вы желаете, чтоб я осталась, я ни в коем случае не пренебрегу вашим гостеприимством, матушка, и домой не пойду, — отвечала Иньэр и, обернувшись к Ламэй, спросила: — А ты зачем пришел?

— Мамаша велела проведать вас.

— Дома все в порядке? — спросила Иньэр.

— Все хорошо.

— Тогда зачем же за мной пришел? Домой ступай. Видишь, меня матушка оставляет. Вечером в гости пойдем, потом погуляем, разомнемся. Скажи, что я поздно приду.

Ламэй пошел.

— Задержи его! — сказала Юэнян. — Надо бы покормить.

— Постой! — крикнула Иньэр. — Матушка хочет тебя накормить. Потом одежду мою не забудь захватить. А мамаше скажи, чтобы паланкин не присылала. Я и пешком дойду. Почему У Хуэй не появляется?

— У него что-то с глазами, — ответил Ламэй.

Юэнян велела Юйсяо отвести Ламэй и покормить. Перед слугой поставили два блюдца с мясом, тарелку пампушек и вина. В одну из принесенных певицей коробок положили новогодних пирожков, а в другую — сладостей и чаю.

Надобно сказать, что узел с одеждой Иньэр лежал у Ли Пинъэр, и та заранее завернула в него отделанное золотом парчовое платье, два вышитых золотыми нитями платка и лян серебром.

— К чему, матушка, вы одариваете меня одеждами? — говорила Иньэр, беря узел. Она улыбнулась и продолжала: — Откровенно говоря, у меня нет белого платья. Это парчовое оставьте у себя, матушка, а мне, может, найдется хотя бы старое белое.

— О, есть у меня белое шелковое, — вспомнила Пинъэр. — Но оно тебе будет слишком широко. Как же быть?

Она позвала Инчунь и передала ей ключ.

— Ступай наверх и принеси из большого шкафа кусок белого шелка для сестрицы Иньэр, — велела Пинъэр служанке.

— Скажи своей мамаше, чтобы портного позвала, — наказывала она Иньэр. — Тут два платья выйдут. Тебе, может, цветного шелку?

— Нет, матушка, мне хочется гладкого. С безрукавкой красиво будет. — Иньэр обернулась к Инчунь и, улыбаясь, сказала: — Заставляю я тебя, сестрица, наверх подниматься и нечем мне тебя отблагодарить. Ладно, я потом тебе песню спою.

Немного погодя появилась Инчунь. В руках у нее был кусок широкого белого шелка, выделанного в Сунцзяне. На этикетке значилось: «Вес 38 лянов». Служанка протянула его Иньэр, и та поспешила ей навстречу. Певица напоминала цветущую ветку, ее расшитый пояс красиво развевался. Она грациозно отвесила Ли Пинъэр четыре земных поклона, потом поклонилась несколько раз Инчунь.

— Иньэр, и платье заверни, — сказала Пинъэр. — Когда вином обносить будешь, пригодится.

— Матушка, вы меня совсем задарили, — отвечала певица, отвешивая земной поклон.

Появился Ламэй и, взяв узел, отправился домой.

— Ты мне нравишься, Иньэр, — говорила Юэнян. — Только не бери пример с Гуйцзе. Вон она как возгордилась. Вчера весь день и нынче утром капризы свои показывала. Отпусти ее, да и только. Никак не уговоришь. Будто дома дела неотложные. Даже пела без души. А как за ней пришли, так и есть не стала. Улизнула, след простыл. Не будь такой, как она, Иньэр!

— Дорогая моя матушка! — обратилась к ней певица. — Куда мне торопиться? Тут у меня дом родной с матерью! Где-где нрав свой показывать, да только не у вас, матушка. Гуйцзе молода еще, не понимает этого. Не сердитесь на нее, матушка!

Пока шел разговор, от госпожи У пришел слуга Лайдин.

— Моя матушка кланяется вам, сударыни, и просит вас вместе с Гуйцзе и Иньэр пожаловать в гости. Матушка надеется, что и госпожа Сюээ прибудет.

— Передай матушке, что мы собираемся, — сказала Лайдину хозяйка. — У матушки Второй нога заболела, она не сможет прийти. Батюшка гостей принимает, потому матушка Сюээ должна на кухне распоряжаться. А мы с госпожой Симэнь и Иньэр, вшестером, скоро придем. Скажи матушке, чтобы не утруждала себя хлопотами, ничего особенного не готовила. Мы будем рады побыть с ней, поговорить. А певица будет?

— Да, барышня Юй, — отвечал Лайдин.

Лайдин удалился. Юэнян с Юйлоу, Цзиньлянь, Пинъэр, дочерью Симэня и Иньэр, предупредив о своем отбытии Симэня, наказали кормилице смотреть за ребенком и, разодетые, вышли к паланкинам. Шесть паланкинов сопровождали Дайань, Цитун и Лайань, а также четверо солдат. Паланкины двинулись к старшей невестке У.

Да

Торжественное шествие весны.
Горят огни, так празднично ликуя!
Мгновенья эти мы ценить должны —
Когда и где узришь красу такую?!

Если хотите узнать, что случилось потом, приходите в другой раз.

Глава сорок шестая

Гуляющих в новогоднюю ночь застает мокрый снег. Жены шутливо гадают на черепахе и символах гуа[647]

Как много праздничного блеска
в ночь новогоднюю в столице!
Великолепию Пэнлая
с пыланьем этим не сравниться!
Луна безмолвно освещает
сады, террасы теремные.
Вот, яшмовую пыль вздымая,
повозки мчатся расписные
К дворцам, где ночь напропалую
на пышном празднестве ликуют,
Где кубки-лотосы бессчетно
взлетают кверху беззаботно,
И где, один другого краше,
цветные фонари сияют,
Расставлены курений чаши
и барабаны не смолкают.

Этот созданный в прошлом романс воспевает новогоднюю ночь — когда царит праздник, на земле ликуют люди.

Так вот, проводил Симэнь своих жен на пир к старшей невестке У, Ли Чжи с Хуаном Четвертым посидели еще немного, и Боцзюэ стал их поторапливать.

— Насчет вас я договорился, — объяснил он подрядчикам. — Завтра приходите. Пятьсот лянов выложит.

Ли Чжи и Хуан Четвертый не переставая кланялись посреднику. Начинало смеркаться, и они, простившись, удалились. А Боцзюэ и Сида за компанию с Симэнем продолжали пировать в западном флигеле.

Неожиданно зашелестела занавеска, и появился Ли Мин.

— А, Ли Жисинь! — протянул Боцзюэ.

Певец опустился на колени и отвесил земной поклон.

— Где ж У Хуэй? — спросил Симэнь.

— У Хуэй и в Дунпине не был, — отвечал певец. — У него глаза заболели. Я Ван Чжу привел. Ван Чжу! Поди сюда, бей челом батюшке.

Вошел Ван Чжу и после земного поклона встал в сторонке рядом с Ли Мином.

— Гуйцзе видал? — спросил Боцзюэ. — Только что ушла.

— Нет, не видал, — сказал Ли Мин. — Я домой забежал помыться и сразу сюда.

— Они, наверное, не ели, — обращаясь к хозяину, заметил Боцзюэ. — Распорядись, чтобы покормили.

— Пусть обождут немножко, — сказал стоявший рядом Шутун. — Вместе с музыкантами поедят. Сейчас подадут.

Боцзюэ велел Шутуну подать большой поднос, взял с него блюдо жареной баранины с закусками и протянул Ли Мину.

— Бери! Присаживайтесь вон там и закусите! — Боцзюэ обернулся к Шутуну. — Смышленый ты малый, Шутун, а тебе и невдомек, что, как говорится, «правила сходятся по подобию, вещи делятся по родам».[648] Хоть они и из веселого заведения, но на одну доску с музыкантами их не поставишь. А то, чего доброго, скажут, мы, мол, от ближнего отворачиваемся.

Симэнь в шутку ударил его по голове.

— Да ты, сукин сын, сам среди них весь век околачиваешься, вот и превозносишь, — сказал Симэнь. — Кто-кто, а ты-то уж знаешь, что такое — жить на побегушках!