Дмитрий Быстролётов - Пир бессмертных: Книги о жестоком, трудном и великолепном времени. Цепи и нити. Том VI

• Название: Пир бессмертных: Книги о жестоком, трудном и великолепном времени. Цепи и нити. Том VI
• Автор: Дмитрий Быстролётов
• Издательство: Крафт+
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2012
• ISBN: 978-5-93675-188-2 (том VI)

Д.А. Быстролётов (граф Толстой) — моряк и путешественник, доктор права и медицины, художник и литератор, сотрудник ИНО ОГПУ — ГУГБ НКВД СССР, разведчик-нелегал-вербовщик, мастер перевоплощения.

В 1938 г. арестован, отбыл в заключении 16 лет, освобожден по болезни в 1954 г., в 1956 г. реабилитирован. Имя Быстролётова открыто внешней разведкой СССР в 1996 г.

«Пир бессмертных» относится к разделу мемуарной литературы. Это первое и полное издание книг «о трудном, жестоком и великолепном времени».

Рассказывать об авторе, или за автора, или о его произведении не имеет смысла. Автор сам расскажет о себе, о пережитом и о своем произведении. Авторский текст дан без изменений, редакторских правок и комментариев.

---

— Бегом марш! — скомандовал я своей троице.

Сунул пистолет в кобуру, снял с шеи пружину и колесо, поцеловал их и бросил в кусты, разорвал мешок, сделал из тряпья на бедра повязку, пригладил волосы и бороду, приосанился.

Две фигуры в белых костюмах… Неужели я дожил до этого! Сейчас будут объятия… Настоящее мытье… Обед…

Я чинно и размеренно шагал вперед, потом заспешил, заспешил и вдруг бросился бежать. В голове прыгало только одно слово: свои. Свои!

— Стой! Ни с места! Руки вверх! — нестройно, как два петуха в курятнике, заорали два голоса — тенорок и бас.

Дом был поднят на сваи и окружен со всех сторон верандой, где вместо перил был сделан метровый заборчик из тонких жердочек. Из-за этого заборчика торчали две головы и два ружейных ствола.

Я никак не ожидал такого приема и оторопел.

— Кто ты? — пискнул тенорок.

— И какого черта здесь шляешься? — прогудел бас.

Я обиделся.

— Во-первых, не «ты», а «вы». Во-вторых, я не шляюсь, а хожу. Все объяснения вы немедленно получите, господа.

Я двинулся к лесенке.

— Назад! Стреляем без предупреждения! — крикнули за частоколом, и стволы угрожающе зашевелились.

В ту же секунду мне в лицо взметнулось желтое пламя и оглушительно бухнул выстрел. Это был крупнокалиберный карабин и явно не последней модели, современное оружие так громко не стреляет. От неожиданности я был ослеплен и оглушен, инстинктивно качнулся назад, и носок сапога левой ноги попал под лиану, а пятка правой скользнула в ямку. Как подкошенный, я упал навзничь и ударился затылком о землю. Встряска была такой сильной и болезненной, что на какое-то время я потерял сознание и лежал неподвижно. Потом, как сквозь сон, услышал громкий шепот на неизвестном восточном языке. Они совещались. Наконец, бас неуверенно спросил:

— Вы мертвы?

— Да, — ответил я очень сердито.

Небо медленно вертелось, болела голова, в щеке ощущалась жгучая боль. Пощупал — ожог от пули.

— Не лгите, мсье! — вмешался тенорок. — Мне через щелку все хорошо видно — вы трогали рукой щеку, и не вздумайте на нас бросаться, я сейчас же подстрелю вас.

Я сел. Ощущение покачивания на воде.

— Это вы, бас, чуть не убили меня, черт бы вас побрал! — я ощупал голову со всех сторон. Снаружи все в порядке, внутри — смятение и боль. — Больше не валяйте дурака!

Из-за частокола вынырнуло жирное лицо, покрытое густой черной щетиной, из которой баклажаном свисал сизый нос.

— Это не я, мсье!

— А кто? Я, что ли?

— Это выпалил мой карабин. Он всегда сам стреляет!

Я вдруг сильно ослабел, ноги подламывались. Сначала встал на четвереньки, потом, покачиваясь, поднялся.

— Назад! — опять испуганно крикнули два голоса.

— Дайте мне еды и одежду! — взмолился я. — Я еле стою, слышите, вы!

— А деньги у вас есть? — спросил толстый.

— И документы? — добавил маленький.

Я был очень зол. Главное, здесь не за что было ухватиться — ни дерева, ни камня.

— Вы, идиоты, — сказал я вяло. — Я умираю.

Отковылял подальше и за пригорком лег на траву. Потом вынул пистолет и с отчаянием крикнул:

— У меня немецкий парабеллум, который прошибет одной пулей этот идиотский заборчик, вас обоих и две стены вашей вшивой конуры!

Меня вдруг затошнило. Ах, как хотелось отдохнуть — это путешествие мне уже надоело. Хотелось покоя.

— Я вас убью, дураки, слышите! Давайте сюда еду и одежду! Подавайте сейчас же! Я буду жаловаться в Леопольдвилле лично полковнику Спааку и добьюсь, чтобы вас выгнали с работы! Несите еду и одежду!

Головы за заборчиком скрылись, они, видимо, начали совещаться. Это выглядело жалким и смешным, но пять минут назад они едва меня не убили. Я безоружен. Их двое. Ночью я усну. Они пристрелят меня, как индюшку. Один до 200-го не дойду. Ждать на дороге Дрдича с товарищем нельзя — разорвут звери. Идти в деревню опасно — убьют жители. У меня нет другого выхода, кроме как договориться с этими двумя, сообщить о письме и обороняться с ними против местного населения. Отвратительно, позорно, гадко. Но неизбежно. Надо дожить до Парижа во что бы то ни стало!

С другой стороны, эти двое по-своему совершенно правы. Теперь уже бесспорно: Крэги соврал насчет приказа Спаака, но моя внешность не располагает к гостеприимству. Что это за белый без штанов, выскочивший из дремучего леса? Ни денег, ни документов… Работников фактории о возможности моего появления здесь власти не предупредили. Чего же мне Удивляться? Они тысячу раз правы, они себя защищают и…

Я с удовольствием лежал на мягкой траве, хотя сильно мучила головная боль. Это была реакция — жестокий упадок сил после стольких недель нервного постоянного напряжения. На войне тяжелораненые километры бегут до лазарета, чтобы у его порога упасть мертвыми. Я добежал до своего порога и упал. Потом грянул ливень. Я закрыл глаза и равнодушно ждал. Было очень приятно неподвижно растянуться под прохладным душем, он был похож на тысячу маленьких ручек, любовно растирающих измученное тело. Опять фиолетовые шары летали где-то рядом, но мне было лень поднять веки. Меня охватило равнодушие. Куда девалась Пантера? Они исчезли, все трое… Сейчас в деревне они будоражат народ и поднимают бунт… Черт с ними… К ночи сюда нагрянет разъяренная толпа… Ну и пусть… Отобьемся или откупимся… Через двое суток те двое с 202-го подойдут, и мы удерем. Да, нужно договариваться. И поскорее.

Дождь внезапно оборвался. Стало свежо. Почувствовал прилив бодрости.

— Слушайте, вы! Давайте заключим мир! — я встал и вынул из сапога письмо. — Вот, смотрите, я принес чрезвычайное сообщение! 203-й сожжен, служащие убиты, началось восстание!

Из-за заборчика мгновенно показались головы. Я кричал и размахивал в воздухе бумажкой, читал ее, рассказывал об убитом, а лица моих слушателей вытягивались все больше и больше. Наконец, оба бросились к лесенке, распахнули дверки калитки и в один голос крикнули:

— Добро пожаловать!

Это были сирийцы, которых бедность и происхождение загнали в Итурийские леса. Оба выглядели несчастными и жалкими, скверно оплачиваемые наемники — здесь обычный тип белых. Худой и маленький назывался Шарлем Маликом, он беспрерывно потирал руки, поражал опрятностью и носил бородку. Другого звали Пьером Шамси, он был грузным мужчиной с заплывшими глазками и низким лбом, молчаливый и апатичный, по виду — совершенная свинья.

Мсье Малик побежал доставать одежду и туалетные принадлежности, а мсье Шамси занялся приготовлением обеда. Вскоре я хорошо помылся, побрился, прилично оделся и через час сидел за столом. О, прелесть жизни!

Фигурально выражаясь, я въехал за стол на плечах восстания. Было естественным начать обеденную беседу с обсуждения создавшегося положения, чреватого для нас неприятными неожиданностями.

— Сегодня мы можем оказаться в положении осажденных, — бодро начал я, беря в руки ложку. Мне после стольких недель несуразных намеков знаками хотелось свободно болтать, просто говорить словами. — Дело в том, что район, охваченный брожением, расширяется: 203-й уничтожен, на 202-м восстание. Со мною прибыл человек, возможно, являющийся горящим факелом, который черная богиня Свободы швыряет в ваш пороховой погреб, это…

К моему удивлению, нашлась еще более острая тема.

— За ваше здоровье, мсье ван Эгмонт! За благополучный переход! — маленький мсье Малик поднимает стаканчик разведенного спирта. — Какая погода была в Уганде? Там, кажется, засушливый климат?

— Я никогда там не был, милейший хозяин. Я уже рассказывал, моя экспедиция отправилась из Леопольдвилля, но я хочу подчеркнуть, что…

— Ах, в самом деле! Да, кажется, вы это говорили. Извините! А я считал вас англичанином.

— Я же вам сообщил, что я — голландец. Но…

— Прекрасная страна. Замечательная!

— Вы бывали там, мсье Малик?

— Нет. Но я много слышал о вашем почтенном соотечественнике.

— О ком именно?

— О сэре Ганри де Хаае, мсье. Он — украшение своей страны и всего человечества. Вы, конечно, работаете в его тресте «Королевская акула»? Это первые два слова, которые я выучил по-английски. Всемирная организация! Ее каждый знает в Ливане и Конго!

— Я — художник, мсье Малик! Откуда у вас мясо? Вы любите охоту?

— Ненавижу ее, мсье. Мясо нам за горсть соли доставляют черные из деревни. Так вы — художник? Как прекрасно! Но здесь нет ничего интересного: добыча нефти не начата, и рисовать здесь пока нечего, мсье. Стоило ли так спешить через лес да еще прямиком?

Чтобы создать обстановку доверия, я начал рассказывать о причинах, побудивших меня забраться в дебри гилеи. Я сам изумился своим словам: собственный рассказ мне показался совсем не заслуживающим доверия. Как все это было давно, как все это было нелепо! Видя малокультурное, но разумное лицо сирийца, я, заикаясь, не мог толково объяснить, что меня заставило рисковать жизнью и истратить так много денег. Как проще растолковать жалкому торгашу тончайшую игру мироощущений интеллигента? Да и можно ли растолковать? Есть ли в моем объяснении хоть одна крупица здравого смысла, которую можно истолковать в мою пользу? Я совсем забыл, что это была драма целого поколения, что умные и честные люди из моего окружения кончали с собой, что Лионеля поиски правильного миропонимания привели к бессмысленной смерти. Жизнь сложна, и ее правда открывается не сразу и не всем. Люди ощупью бредут в поисках смысла жизни, спотыкаются в темноте, делая бесчисленные повороты, после которых кажется смешным все то, ради чего только что они были готовы с радостью отдать все силы и саму жизнь. Объяснить все это маленькому торговцу с итурийской фактории было просто невозможно. Я говорил неуверенно и сбивчиво, в конце концов для большей правдоподобности свой рассказ свел к простому и конкретному. Я — художник-пейзажист. Что такое пейзаж знаете? Прекрасно! Углубился в дебри гилеи, здесь до меня никто из живописцев не бывал, а такие картины очень дорого ценятся. Тысячу франков? Берите выше: десятки и сотни тысяч! Они окупят риск и стоимость снаряжения экспедиции. О, я буду обеспечен на всю жизнь!