Владимир Гамаюн - Остров «Недоразумения». Повести и рассказы о севере, о людях

• Название: Остров «Недоразумения». Повести и рассказы о севере, о людях
• Автор: Владимир Гамаюн
• Жанр: Русское современное

Я хочу рассказать читателю о северном сиянии, о реке Колыме и Охотском море, о голубых сопках и хрустальных ручьях, о таёжных дебрях и тундре с голубым оленьим ягелем. О том, как добывается золото и какой ценой оно даётся. Начав писать эту большую северную повесть в рассказах, я решил писать только голую правду, какой бы некрасивой и горькой она ни была, ведь изнанка жизни всегда темней, чем нам хотелось бы.

---

– Да, непростое это место, говорили старики что на этом месте когда-то в старину здесь камлали шаманы. Также молча для закрепления эффекта выпили по второй и опять застыли. Друзья ценили такие вот моменты, и не смотря на большую разницу в возрасте они понимали друг, друга. Они молчали без отчуждения и казалось что между ними происходит какой-то немой диалог.

Если один из них что-то рассказывал из своей лагерной жизни, другой никогда не перебивал, хотя слышал эту историю множество раз, и он опять в который раз проживал те события вместе с другом. Хотя Жека и был сидельцем со стажем, но он не видел, не прошёл и десятой доли того что пришлось испытать старому кавказцу. Колымский ГУЛАГ, это золото, лагеря смерти, карцеры, буры, тяжкая на износ работа, борьба за выживание и пайку хлеба. Была и страшная резня сук с ворами с 47года по1950г, сейчас это уже история похожая на страшную сказку. Но эта сказка-быль унесла десятки, если не сотни тысяч зековских жизней, да и толстомордые наглые охранники в любой момент могли расстрелять любого просто так, ради шутки или развлечения.

Этого никогда нельзя было забыть и у Арсена иногда в глазах появлялся ужас тех страшных лет, он уходил в себя, он опять был там в окровавленной дикой толпе сук и воров. Он не был ни тем ни другим но он оказался между тех жерновов. Он помнит снег пропитанный кровью, помнит уничтожающих друг друга зеков и толпу сытых красномордых охранников со злобными овчарками на поводках и автоматами на изготовку. Овчарки тоже ненавидели зеков, считая предателями их ненавидел весь народ, страна, государство, которое имело целью полное уничтожение их как класса.

Чем больше будет их уничтожено, тем послушнее будут другие. Даже воздух был пропитан кровью, болью и ненавистью, это был ад а аду!. Надежды нет, но ещё были живы Сталин с Берией, и многие и заключённых так и не дожили до 1953 года, поры отмены приговоров, смягчения режимов, оправдательных приговоров, амнистий. Умер один тиран, второго расстреляли, государственная машина умерщвления стала давать сбои, заскрипела и остановилась развалившись. Для смазки всех тех страшных шестерён, жерновов нужна было кровь, очень много крови.

Она мне представляется живой и страшной, и я не зря боюсь что в какой-то момент она вновь оживёт, закрутится скрипя и требуя человечины, крови, ибо эта машина Государство. И если нам всем будет всё равно кто управляет этой страшной машиной, то всё повторится сначала. Государство можно не любить, его можно ненавидеть, но нельзя не любить страну, родину, народ, потому что ты хоть и малая но ты часть народа, песчинка из которых образуются похожие на морские волны дюны которые грозят бурей. Никогда не будь в стороне, никогда не будь равнодушным, никогда не надейся что самое плохое случится не с тобой или с твоими близкими, а с кем-то. Такого рода спокойствие это душевная подлость с которой нельзя жить, твои дети и внуки не поймут тебя и никогда не простят.

Арсен, был одним из тех, из выживших, раз и на всегда потерявших чувство страха, самое страшное, он уже видел, он его прошёл. В любой ситуации, в любой компании его слово было решающим, оно было законом и дважды не повторялось. Похожую картину я наблюдал у ездовых собак и почти похожие у волков.

Молодые здоровые сытые волки играли, бесились, прыгали друг через друга и даже через дремавшего на снегу старого вожака. Потом видимо ему всё это надоело, или кто —то просто задел его, он не открывая глаз что-то рыкнул и вся стая сразу легла на брюхо. Тот же молодняк лёжа на брюхах подполз к нему виновато заглядывая в глаза и миролюбиво в знак дружбы и почтения виляя хвостами. Он опять им ворчливо по стариковски что-то «сказал», встал, покрутился вытаптывая себе новую лёжку, тяжело вздохнул и опять улёгся прикрыв глаза.

Лицо Арсена со страшными шрамами напоминало морду старого вожака, а орлиный горбоносый профиль говорил о хищности и отваге. Всё это в облике Арсена, вместе взятое внушало если не ужас, то страх и уважение.

Байка от Арсена о Евражках

Как ни хорошо молчание с полным пониманием природы, себя и обстановки, но молчать вечно тоже не будешь, и после пятого стакана видимо что-то вспомнив, Арсен вдруг заулыбался, похмыкал и заговорил, и это было что-то новое, раннее не слыханное и даже как ни странно но кажется с юморком.

Одно время Женя я работал на расконвойке, ми рубили в тайга профили под ЛЭП. Перед этим, нам выдали инструмент, топоры, пилы поперечки, ну там ещё котёл для каши, чайник чифирной с кружками, мешок муки для лепёшек, каких-то круп, гороху тоже мешок дали, в общем всё только для того чтоб сразу с голодухи не загнулись, а тот кто останется в живых за всё в ответе и будет. С тем наши «благодетели» и отчалили.

Уже шли пятидесятые года, режим стал помягче, многих на поселение отпустили, нас вот на расконвойку на трассу направили. Только вот час от часу не легче, свобода вроде близка, и идти в бега нет смысла, да и некуда, оголодаешь в тайге иль на тундре, сам возвернёшся прямком в карцер. Прикинь Жек, кругом глухая тайга, зверь рядом ревёт а подходить боится, вэришь Жек, зубами порвали бы даже мишку. Мы ставили на звериных тропах петли, зверь нейдёт, чует падла зека, дух от нас шёл лагерный ничем не перебить было. Оголодали совсем было, ждём не дождёмся ягодной да грибной поры, а пока от зелёнки кровью дрищем.

Мошка да гнус житья не дают, дымари не помогают, гоним дёготь да тем мало-мало и спасаемся. Дни идут, пашем стараемся, обещали срок скостить, да не больно вериться, да и при таком скудном харче шибко не наработаешь. Трасса эта, просека проходила на границе Колымского и Якутского краёв, инородцев, самоедов мы видели, да только они от нас как чёрт от ладана, страх у них великий к нашим. Было дело, беглые зека убивали грабили, насиловали, да только самоеды их потом всех до единого положили, охранникам оставалось трупы пересчитать да на дровнях увезти на зону для отчёту значит. Отвлёкся я, слушай дале.

Стояли мы лагерем у старого Якутского стойбища, недалече от их кладбища, «жмурых» якутов и своих мы не боялись, они добрые, они спят, живых нужно боятся, хоть зверя хоть человека но того что на ногах, пуще. К той поре якуты своих покойников уже хоронили в могилах, а не как раньше в берестяных кулях на деревьях, могилы правда копали неглыбко, мерзлота не давала, с полметра выдолбят и ладно, остальное камнями закидают повыше чтоб зверь не достал да и чтоб жмурик не смог вылезти если передумает вдруг.

А так, в вечной мерзлоте он падла будет лежать как новенький хоть сто лет, только румянец да иней на щеках появятся. – Откуда я это знаю? Самедов когда хоронят во всё новое одевают, ну там кухлянка али малица, новые торбаза, рукавицы меховые, иногда малахай но чаще малицы были с капюшонами, ну худо бедно, при случае прибарахлится можно, если Евражка не погрызла. Только вот, мелкие они, на нормального мужика ни одна обнова со жмурика не полезет, но бывает что и в пору.

Замерзали мы как-то в стужу, за —60 давило, а останавливаться нельзя, каюк сразу, тех кто падал подымали, тащили на себе, бросать нельзя, грех большой, да и не по мужски это. Спасло нас Якутское кадбище, набрели мы вот на такой же погост, курумник коим могилки были завалены от зверя, кое как разворотили, достали тех кому эта парадная роба уже не нужна была, раздели поснимали торбаза, тёплые шапки, кухлянки малицы, сняли всё меховое тёплое.

Это нас спасло от неминуемой гибели, а якутов мы опять уложили досыпать, так же опять завалили камнями только ещё выше, чтоб они не вздумали за нами голышом шастать, им хоть мороз и до фенечки, но неприлично ведь? Женька давится от смеха, и согласно кивает головой. Не сговариваясь плеснули в стаканы, не чокаясь выпили, согласно закурили, один навострил уши в ожидании продолжения рассказа, а другой глубоко затянувшись дымком, продолжил свою байку.

– Дак, я это к чему рассказал-то?

– И вот стоим мы у старого якутского погоста, мужики лес валят а я по нечайке ногу сломал, древом придавило, кое-как привязал к перелому палки думал отлежаться малёхо да нету-то было. Бугор грит; – воды из ручья мы тебе притартаем, хворосту насечём, ну а дальше абрек давай уж как ни будь сам, знаешь ведь что каждая пара рук дорога, придём на обед, спросим. Сижу про себя думаю; – Какой-такой каша когда даже капли масла нет, не говоря о мясе. —Бурундуков што ли наловить, аль белок? А как? Нога болит спасу нет, хоть волком вой, тута гляжу мимо меня Евражка бежит, за ним другой, потом трэтий, потом ишо и ишо, с зона навэрное будэт. Жень ти знаешь, что Евражка ето такой балшой, тундровий миш, как суслик?

– Ти понал мина? – Куда он бижал? —К Якуту в могилка бижал! Евражка бижит туда худой худой, там якута кущает становится толстый толстый, и даже за щёки у него набито про запас. Возмил Арсен палка, сыжу жду у норка. Евражка вылазит ничо не видит, а тут я его па башке, па башке, на! Шкурка снимаю, рэжу, якута из бруха вытряхиваю опять в Якутию, а Евражка в котёл. Женька хохочет, Арсен божится, – Сукой буду, блядям стану, не заставляй Жек старого сидельца говорить непотребное, верь на слово.